Ирина Берлянд - Сознание дошкольника

Так подходить к сознанию ребенка-дошкольника (определять его как феномен игры) можно только в том случае, когда игровое поведение, в не как непосредственное переживание. Если считать, что в игре ребенок полностью тождественен со своей ролью, со своим действием, то необходимости в сознании нет.

Представление о том, что играющий ребенок изнутри переживает своего героя (а следовательно, строго говоря, он для него не герой, так как ребенок не автор и не зритель) — это представление крайне распространено. Подобную точку зрения, например, высказывает М.М.Бахтин, противопоставляя игру эстетической деятельности человека. «Игра с точки зрения играющих, — пишет Бахтин, — не предполагает находящегося вне игры зрителя, для которого осуществлялось бы целое изображаемого игрой события жизни; вообще игра ничего не изображает, лишь воображает. Мальчик, играющий атамана разбойников, изнутри переживает свою жизнь разбойника, глазами разбойника смотрит на пробегающего мимо другого мальчика, изображающего путешественника, его кругозор есть кругозор изображаемого им разбойника; то же имеет место и для его товарищей по игре; отношение каждого из них к тому событию жизни, которое они решили разыграть, есть только желание принять в нем участие, пережить эту жизнь в качестве одного из участников ее; один хочет быть разбойником, другой — путешественником, третий — полицейским и проч., игра действительно начинает приближаться к искусству, именно к драматическому действию, когда появляется новый, безучастный участник — зритель, эстетически активно ее созерцая и отчасти создавая…но ведь этим первоначально данное событие изменяется, обогащаясь принципиально новым моментом, входя в новое целое: играющие дети становятся героями, то есть перед нами уже не событие игры, а в зачаточном виде художественное событие драмы.»* Такой взгляд на игру распространен и в психологической литературе. «Когда видишь, — пишет В.Штерн, — с какой серьезностью он (ребенок — И.Б., Р.К.) действуют в своих играх и в какое отчаяние приходят, если им мешают, — то не можешь не признать, что здесь еще существует полная или почти полная иллюзия действительности.* Подобными образом высказываются К.Коффка, К.Гросс.* В качестве аргументов приводится серьезность, с которой ребенок отдается игре, подлинность эмоций, которые он испытывает, играя. Но ведь те же аргументы приложимы и к эстетическому восприятию, где, очевидно, отстранение позиции зрителя («безучастного участника», по выражению Бахтина) необходимы. Зритель может быть весьма сильно захвачен происходящим на сцене и испытывать сильные эмоции, но из этого нельзя делать вывод о том, что у него отсутствуют сознание условности, наоборот, эстетические эмоции предполагают сознание.

Еще один класс аргументов связан с тем, что детская игра понимается как компенсаторное удовлетворение нереализуемых в реальной жизни ребенка потребностей. Для такого удовлетворения реальных, неигровых потребностей в игре действительно необходимо отсутствие сознания условности, переживание изнутри своего персонажа. Такому взгляду, однако, противоречит многочисленные факты воссоздания детьми в игре неприятных, трагических для ребенка событий и ситуаций. Очень часто, например, дети играют в болезнь, смерть и т. п. Приведем только два примера.

«Встал, оделся. Улегся на пол в столовой бочком и говорит Нюре: «Мама подумает, что я умер».33 (5, 1, 1).

«Играл с нею. Она была почтальоном. Приходит и говорит: — Вы знаете, у меня пожар был. Я теперь у вас буду жить.

— Да что вы говорите? У вас пожар был? И что — много сгорело? — Все сгорело. И стены, и пол, и кровать сгорели. И труба сгорела. И плита сгорела.

И дети мои сгорели.

— Да что вы говорите?! Какой ужас.

— Да! Я им говорила: не трогайте печку. А они трогали. И все сгорели.

— Сколько же их у вас было? — Пять.

— И все сгорели? — Все.

— Как же их звали? — Таня, Оля и Вера.

— Это три. А еще как? — Еще — не помню. Еще Наташа и Манюся. И все продукты сгорели. И кошка сгорела. И вся посуда сгорела.

— А пожарные были? — Пожарные не были.»34 (3, 11, 15).

Если не считать, что ребенок одержим инстинктом смерти, по Фрейду, то такие игры нельзя объяснить, исходя из полного переживания компенсаторного удовлетворения. На это нам могут возразить, что 3 — 5-летние дети не знают, что такое, например, смерть и не понимают трагизма реальной смерти. Но когда дети слушают сказки или рассказы, где герою грозит смерть или другие несчастья, они обнаруживают понимание трагизма этого события35.