Андрей Фурсов - Хозяева и бенефициары глобального хаоса. Как победить в битве за будущее

– Это легенда. К сожалению, в нашей стране, вместо того чтобы признать свои ошибки, люди часто стараются найти себе оправдание и виноватых «на стороне». Всё гораздо проще – Игорь совсем забросил учебу, и его отчислили. Причем произошло это далеко не сразу, и Дегтярюк всё прекрасно понимал. Обвинять же прежнего декана журфака Я.Н. Засурского, что он выгнал студента за то, что тот играл рок, – просто смешно. Более демократичного факультета ни в МГУ, ни в других вузах во времена Ясена Николаевича не было. Ведь я тоже был в составе группы на том Дне журналиста, но почему-то меня никто не спешил репрессировать: спокойно закончил факультет и был распределен в Агентство печати «Новости». Хотя именно у Игоря, а не у меня были, мягко говоря, очень непростые родители. Не говоря уже о том, что, если бы Ясен Николаевич, славившийся своей принципиальностью и отменной памятью, один раз отчислил студента «по политическим мотивам», двери журфака были бы для него закрыты навсегда. А мы знаем, что, вдоволь нагулявшись, Дегтярюк снова стал студентом факультета и окончил его в 1987 году. Деканом был всё тот же Засурский.

– То есть никакой целенаправленной борьбы с роком на факультете не было?

– Лично я ничего этого не наблюдал.

– Чем же объясняется такой демарш Марины Ивановны?

– Думаю, что на праздник был приглашен кто-то из авторитетных партийных функционеров или кэгэбэшников, кто и выразил неудовольствие. А Марина Ивановна была вынуждена на это среагировать, иначе бы могли действительно появиться проблемы. Но очевидно, что конфликт был временный и сколь-нибудь серьезных последствий ни для кого не имел, это факт. Иначе и быть не могло – все прекрасно знали, что авторитет Засурского достаточно велик, чтобы противостоять практически любому неадекватному вмешательству в дела факультета со стороны.

На самом деле в Советском Союзе целенаправленной борьбы с роком вообще не было. Отдельные деятели, стоявшие у руля государства и ничего не понимавшие ни в роке, ни в джазе, ни вообще в музыке, выражали свое неудовлетворение чем-нибудь. А рядом всегда были люди, стремившиеся им угодить. Они и организовывали показательные порки, но никогда не занимались этим системно. А к тому же всегда были и есть просто дураки, а как говорится – «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет». Конечно, в результате активности таких людей происходили очень неприятные и даже трагические случаи. Особенно если с такими активистами вступали в открытую конфронтацию.

Но зачастую к року дело вообще не имело никакого отношения. Скажем, кто-то не рассчитал своих сил и «перебрал» на вечеринке, с кем-то подрался, поломал мебель, разбил витрину, побил милиционера. Он боролся за какие-то идеи? Нет. А он говорит: «Я противостоял системе. В стране шла целенаправленная травля, и я пострадал за то, что люблю рок». Правда, логика таких «борцов за правду» сильно хромает. Не секрет, что рок с большим удовольствием слушали и те люди, которые занимали ключевые должности в советской бюрократической системе. Они сами привозили в СССР «запрещенные» пластинки и журналы, сами покупали своим детям музыкальные инструменты, чтобы те играли рок. А их дети – сегодня они позиционируют себя как главные борцы с этой системой – вполне успешно организовывали свои группы, многие из которых существуют и по сей день. Кто-то скажет: «Да они ничего достойного для рока не сделали». Но на всё есть удобный ответ: «Нам мешала система, которая загнала нас в подполье». Хотя и выйдя из этого «подполья», они не смогли произвести на свет ничего лучшего, чем уже сделали в советское время.

– Но вы же сами говорите, что какие-то пластинки были запрещены…

– Слушать их никто не запрещал, но при ввозе в страну какие-то пластинки действительно отбирали. Я узнал об этом, когда перешел работать в Торгово-промышленную палату и стал ездить в загранкомандировки. Но и здесь о борьбе с роком я не стал бы говорить. Дело в том, что «изъятия» происходили настолько выборочно, что создавалось впечатление, что это чей-то личный «заказ». Например, из двух-трех десятков пластинок могли забрать две-три. Как правило, это были редкие издания или самые «свежие». Отбирали и музыкальную литературу – тоже выборочно.

– Давайте вернемся ко «Второму дыханию» – как развивались события после скандала на журфаке?

– Ребята совсем перестали появляться на факультете. Я пытался убедить Игоря, что конфликт с администрацией факультета временный и вскоре можно будет вернуться на прежнюю базу, но теперь его это не интересовало – он загорелся идеей заняться музыкой профессионально. Заразить ею он пытался всех, включая меня. Но я его не поддержал, так как хотел стать журналистом. Для меня, фактически «парня из деревни», поступление на журфак было большим событием. Московские же «мальчики-мажоры» не ценили этого, ведь многим из них это ничего не стоило – все вопросы решали их «непростые» родители. Впрочем, ход мыслей Дегтярюка был понятен – в данном случае «борьба с системой» приносила очень ощутимый экономический доход. Например, одно выступление в кафе или ресторане могло принести до 100 рублей на человека, а на частной вечеринке, скажем, на свадьбе, до 300. Таким заработком тогда не могли похвастаться даже самые успешные журналисты. Поэтому Дегтярюка перспектива бросить учебу не пугала, и, как результат, через какое-то время он был отчислен с журфака. Факультетская аппаратура для «Второго дыхания» была безвозвратно потеряна, но всё, что было у меня, оставалось в распоряжении группы. В ДК Энергетиков мы познакомились с группами «Скоморохи» и «Машина времени», которые там тоже репетировали. Александр Градский, талантом и творчеством которого я восхищаюсь до сих пор, хотя считаю, что полностью он так и не реализовал свой потенциал, симпатизировал нам и с удовольствием по-дружески общался. А вот Андрей Макаревич – то, что он делал, меня совсем не впечатлило – держался от нас на расстоянии. Мне казалось, что вел он себя как-то даже высокомерно, хотя уровень «Второго дыхания» был на порядок выше «Машины времени» по всем показателям, что его явно интересовало, но, видимо, не слишком радовало.