Ирвин Ялом - Все мы творения на день и другие истории

— Да уж. Она была права — вы не ловкач. Я к такому не привыкла. Психиатры в больнице всегда виляют.

— Я буду старательно избегать виляния. А сейчас разрешите задать вам вопрос, который вы, может быть, не ожидали услышать. Как вы себя чувствуете во время нашей беседы? Я знаю, что мы только начали работу, но вы уже рассказали много о своей личной жизни, и у меня есть подозрение, что это вам не свойственно.

— Совсем не свойственно. Но вы сделали эту процедуру максимально безболезненной. Я могу раскрыться только двум своим хорошим друзьям, Конни и Джекки, с которыми дружу еще с колледжа. Мы живем в разных частях страны, но общаемся по скайпу или телефону хотя бы раз в неделю. У родных Конни есть прекрасный загородный летний дом на озере Мичиган, и каждое лето мы воссоединяемся.

— И они близкие, задушевные друзья?

Жустин кивнула.

— Да, они знают практически всё. Даже о моем сыне. Только они.

— Не считая меня?

— Верно. Но им я не сказала о меланоме. Об этом я рассказала только вам.

— Потому что?..

— Думаю, вы знаете. Рак — это слишком тяжелое испытание. Если люди не близкие родственники, то они убегают как можно дальше от этого диагноза.

— Они бы убежали? Конни и Джекки?

— Хмм, не уверена. Возможно, нет.

— Значит, вы не рассказываете им потому что?..

— Эй, дайте отдышаться.

— Я слишком напираю? Простите.

— Нет-нет. Не останавливайтесь. Возможно, это пойдет мне на пользу. Я грубая стерва, которая всегда поторапливает других. Этот урок поможет мне побывать на другой стороне. Более того, вы двигаетесь в правильном направлении. У вас отличный нюх, поскольку моя встреча с подругами произойдет в следующем месяце, и последние несколько недель я размышляю о том, как им сообщить эту новость. Сказать по правде, вероятно, это и есть главная причина, почему я к вам обратилась.

— Давайте копнем чуть глубже. Что вас пугает больше всего в мысли о том, чтобы рассказать им правду?

— Жалость, я полагаю, жалость и отказ от общения. Моя связь с ними — это место, которое мне кажется самым настоящим, и я не хочу подвергать его риску. Я боюсь потерять их. Когда я была ребенком в Нью-Йорке, моя бабушка каждое лето наскребала денег, чтобы отправить меня в лагерь в Адирондак. Большая часть детей ехали на два месяца, но некоторые только на один. Я помню, что к концу первого месяца я отдалялась от тех, кто уезжал из лагеря раньше, и проводила время с теми, кто оставался. Нет будущего в поддержании отношений с умирающим человеком.

— Вы воспользовались случаем и рассказали мне о меланоме. Может быть, у вас есть ко мне вопросы?

Жустин с недоверием посмотрела на меня:

— Вот это поворот. Я не думала, что психиатры отвечают на вопросы, — она задумалась на мгновение и затем сказала: — Да, у меня есть один вопрос, если вы сможете на него ответить. Вы меня жалеете?

— Я честно не пытаюсь уклониться от ответа на ваш вопрос, но это слово «жалость» приводит меня в замешательство. Вы должны более четко сформулировать, что вы подразумеваете под словом «жалость».

— Почему же мне кажется, что на самом деле вы уклоняетесь от ответа? Тогда давайте я задам его иначе. Опишите, что вы почувствовали, когда я рассказала о меланоме?

— Печаль, сочувствие, участие — это были мои первые чувства. Потом я представил, что это мне сообщили об опухоли, и я почувствовал страх, я практически почувствовал, как вспотел. Сложность с вашим словом «жалость» была в том, что оно имеет коннотацию кого-то «другого» или даже «меньшего по размеру», чем вы. Я жалею голодающую собаку или раненого котёнка. Но, Жустин, вы не «другая». Вы не отличаетесь от меня. Вы столкнулись с тем, с чем всем нам рано или поздно предстоит столкнуться. У меня нет какого-то особого заболевания, но мой преклонный возраст заставляет меня задумываться о конце жизни постоянно. Я подозреваю, что ваши хорошие друзья ответят вам практически то же самое. Уже сейчас я лично не могу представить, как брошу вас, и я не могу представить, как они вас оставят.

На второй нашей встрече Жустин поблагодарила меня за совет. Она рассказала своим двум подругам об опухоли, и они ответили ей благородно и с любовью. Она, казалось, смягчилась, благодарила меня мимолетной улыбкой, и затем мы вернулись к обсуждению ее отношений с сыном. На протяжении всего оставшегося времени сеанса она рассказывала кошмарные истории о своем единственном ребенке.

— Возможно, мне вообще не следовало никогда выходить замуж. Я никогда не ожидала, что выйду замуж. Я родилась корявой и неуклюжей. Я никогда не была привлекательной, не обладала врожденной женской хитростью, и у меня не было женщины, с которой можно было бы брать пример. Моя мать умерла от рака шейки матки, когда мне было девять лет. У меня не было родных братьев и сестер, и был постоянно отсутствовавший отец, грубый необразованный мужчина, водитель грузовика, который появлялся дома только на выходные. Меня вырастила бабушка по линии отца, иммигрантка из Югославии. Она была несчастной женщиной, которая едва могла говорить по-английски. Мужчины никогда на меня не заглядывались и, хотя у меня случались романы на одну ночь, у меня никогда не было хороших отношений с каким-либо мужчиной. Я бы, возможно, никогда и не вышла замуж, если бы не забеременела и, с бабушкиной поддержкой, не заставила отца ребенка жениться на себе. Это произошло спустя приблизительно пять лет после окончания колледжа для медсестер. Замужество было ошибкой: он был грубым алкоголиком-деревенщиной, который так жестоко обращался со мной и Джеймсом, что однажды, когда он был на работе, я собрала чемоданы и сбежала с сыном, ему тогда было три года. Мы проехали несколько сотен миль в сторону от Чикаго, где мне предложили работу в больнице Майкл Риз. Я никогда не оглядывалась назад. Я никогда не общалась больше со своим мужем. Очень сомневаюсь, что он пытался найти нас когда-нибудь. Возможно, он вздохнул с облегчением, когда мы ушли.