Добрый_генерал_Солнце

Негр провел по лбу рукой. 2 2 Янвалу и конго — народные гаитянские танцы.— Прим, автора. U

— Ох, погань! К черту! — проговорил он и повторил:— К черту! Экая погань! — и сильно хлопнул себя по голому животу, чтобы раздавить тропического комара, сосавшего его кровь. Ведь в его рубище были прорехи, широкие, как окна, оно не защищало его тела.

Остановившись, негр сторожко озирался, тщательно все осмотрел, поглядел во все стороны. Узкий проход со двора в переулок, у которого он притаился, представлял собой озерко жидкой грязи, отсвечивающей при звездах. В грязь нашвыряли больших камней, чтобы можно было пройти, не запачкав ног. Вдоль прохода тянулась плетеная ограда хижины Яи, сестры Яи, как ее звали, потому что, сами знаете, все настоящие негры между собой братья и сестры!

Хижина справа была обмазана глиной, и, когда Илларион уперся в нее ладонью, в руке у него осталась горстка пыли, в которую превратилась высохшая обмазка. Илларион осторожно пробирался, перепрыгивая с камня на камень, рассеянно следя за тем, чтобы не запачкать босые ноги. G другой стороны поднималась гладкая стена домика, дощатая стена, с которой давно осыпалась штукатурка, во всех ее щелях гнездились древесные блохи.

Ночь вздохнула горестно, как древняя старуха.

«С тех давних, предавних пор», как сказала бы тетушка Христина.

Настоящая негритянка, эта тетушка Христина, ничего не скажешь, хорошая женщина, да, дружок,— очень хорошая! С тех давних, предавних пор, со времен той войны, когда сражались обручами от бочек, войны всех негров Гаити, войны Дессалина ', который не хотел видеть белых в родной стране своей,— злых белых, само собой разумеется. С тех давних, предавних пор, с тех пор, как огурец не ладит с молоком, как у нас говорят 3 3 Дессалин, Жан-Жак (ок. 1760—1806)—один из руководителей освободительной войны рабов-негров Гаити. После пленения французами Туссен-Лувертюра (см. стр. 160) продолжал борьбу вплоть до изгнания французских войск с острова и провозглашения независимости Гаити (1804 г.). В 1806 году объявил себя императором под именем Якова I.— Прим. ред. в шутку. Ведь мы, негры, всегда шутим. И, когда страдаем, все равно смеемся и шутим; и, когда умираем, то есть в час, когда перестаем страдать, мы смеемся, мы поем, мы шутим...

Да, о чем, бишь, это я?.. Да, стена домика... Я чересчур много болтаю. Замкнитесь, уста мои! Вот дощатая стена, старая хижина стоит пока еще прямо, но грозит осесть, готова опрокинуться, нырнуть в болото. На коньке крыши торчат петух и рыба. Рыба с ржавой чешуей, задорный петух с обломанным хвостом, оба говорят о лютости ветров и знойного солнца. Петух и рыба, выцветшие от ветра, солнца и дождей.

Как раз запел петух. Бойцовый петух Ти-Лукса. Ответили все петухи Порт-о-Пренса. В Порт-о-Пренсе петухи поют всю ночь.

— Ку-ка-реку... Ку-ка-реку!

Илларион вздрогнул всем телом. Лишь бы не проснулся брат Ка. Кто знает, что с ним, с этим старым уродом, но он почти не спит по ночам и встает до рассвета.

— Ку-ка-реку!

По счастью, в Порт-о-Пренсе никто не слышит, как поют ночью петухи.

Все же Илларион пошел быстрее, так быстро, что едва не свалил лачугу, стоявшую с левой стороны. Кособокая, вонючая, продырявленная, словно старая корзина, она как будто покачивается при каждом дуновении ночного ветерка. Сделана просто-напросто из нескольких гнилых ящиков. Поскольку бедным неграм из предместий Порт-о-Пренса негде преклонить голову, богатые негры или богатые мулаты — безразлично — строят для них такие халупы... Два-три ящика из-под копченых сельдей, мыла или банок с тушеным мясом — и вот вам доходный дом, отличное жилье для рабочих, для грязных негров. Эта клетушка походила на курятник. Она стояла на сваях, торчавших из грязи, и в полумраке казалась где желтой, где шоколадного цвета... К синечерному предрассветному небу, чуть посветлевшему, чуть отороченному розовым, поднимался острый и нескладный конек железной крыши, напоминавший старый зазубренный топор. Лачуга, битком набитая сумасшедшим людом, словно замерла, готовая пуститься в

бесшабашный мартиник '. Но ничто вокруг не двигалось, ни одно перышко не шевелилось

Негр снова остановился, чтобы оглядеться. Дальше, направо, за пустым уголком, болотистая земля подсохла и покрылась корочкой, тонкой, как у кукурузного хлеба. Беседка сестры Фам... Сестры Фам, которая каждое утро варит акассан — кашицу из кукурузной муки, из хорошей муки. За такой акассан, кажется, дал бы отрезать себе палец, разрази меня гром! В эту ночь в беседке пусто. На земле рассыпано несколько обгоревших чурок и погасших головешек, изредка вспыхивающих красной искрой.