Питер Сингер - Освобождение животных [litres]

Я все еще испытываю сомнения по этому поводу. Предположение, будто рождение одного существа как-то компенсирует смерть другого, несколько своеобразно. Конечно, если бы у нас были твердые основания утверждать, что все чувствующие существа имеют право на жизнь (даже те, кто не способен строить планы на будущее), было бы легко доказать, что убийство такого существа – зло, которое нельзя возместить добром от появления нового существа. Но с такой позицией связаны глубокие философские и практические сложности, о которых уже писал и я, и другие авторы [411].

На чисто практическом уровне можно сказать следующее: убийство животных ради пищи (за исключением тех случаев, когда это необходимо для выживания) заставляет нас рассматривать их как объекты, которые мы можем регулярно использовать в своих целях, не связанных с первоочередными потребностями. Учитывая все, что мы знаем о человеческой природе, такой подход не поможет изменить взгляды, которые, реализуясь в действиях обычных людей, ведут к грубому и жестокому обращению с животными. Поэтому, вероятно, лучше придерживаться простого общего принципа: следует избегать убийства животных ради пищи, за исключением случаев, когда это необходимо для выживания.

Аргумент против убийств ради пищи основан на предсказании последствий. Невозможно доказать, что это предсказание верно; мы можем судить об этом лишь на основании наших знаний о таких же людях, как мы. Если это предсказание не кажется убедительным, то применимость этого аргумента по-прежнему остается весьма ограниченной. Он не оправдывает потребление мяса – продукта промышленного животноводства: поскольку животные на ферме страдают от скуки и лишений, они не могут удовлетворить свои базовые потребности – повернуться, почесаться, вытянуться, побегать, выстроить обычные для своего вида социальные связи. Их появление на свет ни в коем случае нельзя считать для них благом – скорее это ужасный вред. Аргумент о благе появления на свет живых существ в лучшем случае может оправдать употребление в пищу животных, которые находятся на свободном выпасе (и при этом не способны думать о будущем), ведут приятное существование в социальной группе, отвечающей их модели поведения, а затем умерщвляются быстро и без боли. Я могу испытывать уважение к сознательным людям, которые заботятся о том, чтобы есть мясо только таких животных; но я подозреваю, что, если только они не живут на ферме, где могут ухаживать за собственными животными, в реальности они должны были подойти уже очень близко к вегетарианству [412].

Добавлю еще одно соображение по поводу аргумента о том, что убийство одного животного компенсируется рождением другого. Те, кто так хитро защищает свое право есть свинину или говядину, редко понимают, какие следствия вытекают из этого тезиса. Если рождение любых существ – благо, то при прочих равных благом будет дать жизнь и максимально возможному числу людей; если же упирать на то, что человеческая жизнь важнее жизни животного (так больше шансов убедить мясоедов), то аргумент – увы! – обращается против тех, кто его приводит: ведь если не скармливать зерно скоту, то им можно накормить больше людей, а значит, все мы должны стать вегетарианцами!

Видизм настолько распространился и укоренился в нашей жизни, что люди, выступающие, скажем, против охоты на диких животных, жестоких экспериментов или корриды, зачастую оказываются вовлечены в другие видистские практики. Это позволяет критикуемым обвинять оппонентов в непоследовательности. Охотники могут сказать: «Вы утверждаете, что мы жестоки, потому что убиваем оленей; но вы едите мясо. В чем же разница – в том, что вы заплатили, чтобы кто-то убил это животное за вас?» Меховщики говорят: «Вы не хотите, чтобы животных убивали ради меха, а сами носите кожаные туфли». Экспериментаторы резонно спрашивают: если люди готовы убивать животных ради услаждения вкусовых рецепторов, то почему их возмущает убийство животных во имя научного познания? Если же возражения высказываются только против страданий, легко сослаться на то, что животные, забитые на мясо, тоже страдали. А ценитель корриды может заявить, что смерть быка на арене приносит удовольствие тысячам зрителей, а смерть вола на бойне – лишь тем нескольким людям, которые съедят какую-нибудь его часть; и хотя в конечном счете бык, возможно, страдает от более острой боли, чем жертва мясной промышленности, на протяжении большей части своей жизни бык получает лучший уход.