Вячеслав Фаритов - Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)

С другой стороны, мы не станем утверждать, что Юнг был абсолютно бессознательным в отношении своих спекулятивных интенций. Следующий фрагмент показывает, что он вполне отдавал себе отчет в том обстоятельстве, что в своих изысканиях подходит к границам эмпирического исследования: «С ощущением самости как чего-то иррационального, неопределимо сущего, чему Я не противостоит и не подчиняется, но чему оно привержено и вокруг чего оно в некотором смысле вращается, как Земля вокруг Солнца, цель индивидуации достигнута. Я употребил слово «ощущение», чтобы подчеркнуть перцептивный характер отношений между Я и самостью. В этом отношении нет ничего познаваемого, ибо мы не в состоянии высказаться о содержаниях самости. Единственным содержанием самости, о котором нам известно, является Я. Это индивидуированное Я ощущает себя объектом неизвестного и вышестоящего субъекта. Мне кажется, что психологическая констатация подходит здесь как будто к своему пределу, так как идея самости сама по себе – уже трансцендентный постулат, который хотя и может быть психологически оправдан, но не может быть научно доказан». [581]

За пределами психологической констатации научного дискурса начинается область философской спекуляции, пространство философского дискурса, царство Гегеля. Юнг сознательно отказался от этой сферы, но в своих исследованиях он постоянно подходит к самым границам научного дискурса. А как отмечает Гегель: «Уже тот факт, что мы нечто знаем о пределе, есть доказательство того, что мы находимся вне его, не ограничены им». [582]Поэтому аналитическая психология Юнга представляет собой нечто большее, чем просто научную теорию. Перед нами сравнительно редкий пример функционирования научного дискурса в состоянии незавершенного перехода, в трансгрессивном режиме, приводящим его к границам трансформации в философский дискурс.

Во многих аспектах затронутая здесь проблема соотношения психологии Юнга с философией Гегеля носит уже не столько онтологический, сколько эпистемологический характер. Все свои исследовательские силы Юнг посвятил одной в его времена еще сравнительно молодой науке – психологии. Себя он мыслил в качестве ученого-эмпирика и никак иначе, против любых попыток квалифицировать его теорию коллективного бессознательного как метафизическую, восставал самым решительным образом, а титул философа всегда отвергал. [583]Открытие коллективного бессознательного для Юнга было сопоставимо с открытием микромира в квантовой физике. [584]Вместе с тем невозможно не признать того факта, что в своей теории Юнг смог сделать из психологии нечто большее, чем просто психология, – и одновременно не преступить окончательно ту черту, за которой научный дискурс превращается в философский. В этом плане весьма показательна последняя глава «Психологических типов», посвященная определению терминов. Здесь Юнг отмечает параллели используемых им понятий с концептуальными разработками Гераклита, Платона, Канта, Гегеля, Шопенгауэра, Когена и других философов. [585]Можно сделать вывод, что в случае с Юнгом научный дискурс функционирует в трансгрессивном состоянии незавершенного перехода: тенденция движения в расширительном направлении к философскому дискурсу постоянно сдерживается установкой на соблюдение принципов эмпирического исследования.

В свое время перед сходной проблемой эпистемологического характера оказался и Ф. Ницше. В определенный момент жизни он почувствовал, что его поглощенность классической филологией и шопенгауэровским идеализмом не соответствуют его собственному психическому и умственному складу, а также той задаче, которую он брался решить как мыслитель. От метафизики Ницше обратился к современной естественно-научной литературе и к идеям позитивистов. Однако, в отличие от Юнга, он не стал ученым-эмпириком, не стал и позитивистом. Позитивизм был для него лишь другой крайностью, которую можно использовать как средство для борьбы с метафизикой – и не более того. Собственный путь Ницше пролегает в стороне как от заоблачных мечтаний метафизики, так и от приземленной ограниченности позитивизма.

Ницше обращался к психологии как к действенному инструменту деструкции метафизических учений. Метод здесь один: в сознательных метафизических конструкциях философов вскрыть действие неосознаваемых ими самими «инстинктов»: «Мало-помалу для меня выяснилось, чем была до сих пор всякая великая философия: как раз исповедью ее творца, чем-то вроде memoires, написанных им помимо воли и незаметно для самого себя; равным образом для меня выяснилось, что моральные (или не-моральные) цели составляют в каждой философии подлинное жизненное зерно, из которого каждый раз вырастает целое растение. В самом деле, мы поступим хорошо (и умно), если для выяснения того, как, собственно, возникли самые отдаленные метафизические утверждения данного философа, зададимся сперва вопросом: какая мораль пробивается (какую он хочет утвердить)? Поэтому я не думаю, чтобы «позыв к познанию» был отцом философии, а полагаю, что здесь, как и в других случаях, какой-либо иной инстинкт, порыв пользуется познанием (и незнанием!) только как орудием. А кто приглядится к основным инстинктивным порывам человека, исследуя, как далеко они могут простирать свое влияние именно в данном случае, в качестве вдохновляющих гениев (или демонов и кобольдов), тот увидит, что все они некогда уже были побуждающими началами для философии, и что каждый из них очень хотел бы представлять собою последнюю цель здесь-бытия и изображать правомочного господина всех остальных инстинктов. Ибо каждый инстинкт властолюбив и, как таковой , пытается философствовать». [586]