Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

— На старте будешь? — спросил космонавт.

— Если буду, так буду, — ответил Ладогин. Обычно перед стартом он кого-нибудь привозил на космодром и отвозил после запуска куда прикажут. Он не знал и не мог знать, как получится на этот раз. Да и вообще летчики не любят загадывать. Но чтобы ответ не прозвучал укоризненно, добавил: — А если не буду, увидимся после приземления. На вот, возьми с собой…

Ладогин достал из нагрудного кармашка часы, старые и невзрачные, без ремешка, но хорошей швейцарской работы, и протянул космонавту.

— Те самые? — с интересом разглядывая часы, спросил Командир. — Спасибо. Привезу в сохранности… Ну, будь!.. Там, на полке над столом, я тебе оставил… Заберешь… — И, легонько тряхнув Ладогина за плечо, вышел из кабины.

Ландшафт внизу переменился. Земля расстилалась однообразно серая, лишенная ориентиров и только кое-где тронутая нездоровыми пятнами солончаков. Но Ладогину было безразлично, как она выглядит. Земля есть Земля. Больше всего в жизни он любил летать над ней и был счастлив вполне, потому что и летал всю жизнь, а когда еще не умел, то все равно находился при самолетах.

Он говорил иногда, что происходит от авиации, и в этой шутке содержалась изрядная доля правды, хоть и не без привкуса горечи, ведомой, впрочем, лишь ему одному. Родителей Ладогин не помнил, какое-то время проживал у тетки в Казани, в Суконной слободе. В разговорах с чужими людьми тетка называла его не по имени, а «приемышем», и он сам ушел от нее в детский дом. В день начала войны Ладогину сравнялось пятнадцать лет. Он успел окончить семилетку, и его приняли учеником на авиационный завод. Рядом с огромной тележкой тяжелого бомбардировщика — Ладогина определили на участок сборки шасси для «ТБ–7» — он выглядел вовсе заморышем. И когда зимой — а та зима в Казани была не менее лютой, чем под Москвой, — потребовались мотористы на заводской аэродром и комсомол позвал добровольцев, то направления Ладогину долго не давали, боялись, что не выдюжит. Но он все-таки настоял на своем, и ему сказали:

— Ладно, вот тебе пропуск, ступай. Бороду разыщи. Если он согласится, оставайся.

Он долго высматривал человека с бородой, но так и не обнаружил. Сердитый, явно не выспавшийся парень в промасленном полушубке поверх столь же промасленных ватника и стеганых брюк, с подозрением присматриваясь к нему, недружелюбно спросил:

— Ты чего здесь вертишься, шкет? Вот заденет крылом — и нет тебя. Это же взлетная полоса. Тебе чего нужно?

— У меня пропуск есть, — ответил Ладогин с достоинством. — Человека одного ищу. Борода зовут.

— А на кой тебе он? — еще подозрительнее спросил парень. — Тебя кто прислал? Зачем?

— Комитет прислал. Работать.

— Ну, удружили! — сказал парень и зло выругался. — Работать? А ты чего-нибудь делать-то умеешь?

— Если бы были такие, которые умеют, то меня не посылали бы. Научат.

— Не возьму! — сказал парень решительно. — У меня бригада, а не детский сад. Ну, что уставился? Борода — так, ты думаешь, на Деда Мороза похож? Я Борода. Фамилия у меня такая. И мотай отсюда. Взять в бригаду тебя отказываюсь, так и передай в комитете.

Парень, круто повернувшись, зашагал к стоявшему невдалеке вагончику. Ладогин тенью пошел за ним. В вагончике было жарко от «буржуйки». Двое мужчин валетом спали на верхних нарах, а на нижних сидели еще двое и ели картошку из котелка.

— Подъем! — сказал Борода негромко, но наверху сразу заворочались. — Через пятнадцать минут дадут самолет.

На Ладогина уставились четыре пары глаз. Только Борода не обращал на него внимания. Один из проснувшихся, расправляя спутанные волосы темной пятерней, спросил хриплым, простуженным голосом:

— А это что за фигура? Или я еще сплю?

— В ученики взять не желаешь? — с досадой спросил бригадир. — Ты просил моториста? Вот из комитета комсомола прислали, уважили. — И, устало опустившись на топчан, горестно обратился к Ладогину: — Откуда ты взялся такой на мою голову?

— Из Суконной слободы, — ответил Ладогин. — А ты не смотри, что я такой маленький. Я из детдома, выносливый. Меня на праздники никто переплясать не мог.

На нарах то ли закашлялись, то ли засмеялись.

— Это положительное качество. Плясуны нам вот как требуются, — провел Борода ладонью по горлу. — А как насчет отрицательных? Тоже имеешь?

Ладогин, наморщив лоб, припомнил, как однажды — он только осваивался в цехе — уходил со смены и забыл прибрать инструмент, а мастер неодобрительно заметил: «А ты, оказывается, с ленцой, паренек». Припомнил и честно сказал: