Лев Кокин: Пути в незнаемое

Трудно представить, как это в 1853 году Герцен решился создать Вольную типографию в Лондоне. Со средствами, помещением, русским шрифтом было, конечно, нелегко, но дело даже не в этом.

Как на такое дело решиться?

Начнут выходить свободные русские издания — многие скажут: «Предатель, враг царю и отечеству!» А Герцен не смутится и ответит, что отечеству его меньше всего нужны рабы, а больше всего — свободные люди.

Увидят в России обратный адрес Вольной типографии — «Лондон», подумают: «Россия с Англией в войне, идут сражения под Севастополем, а он на вражеской территории скрывается». Герцен же возразит, что с английскими министрами союза не заключал, так же как с русскими, и пусть сами читатели судят о чистоте его намерений.

Прочтут друзья первые главы «Былого и дум» и другие сочинения Герцена — станут запугивать изгнанника, что из-за него близкие люди могут пострадать, а Михаил Семенович Щепкин, тайно приехав в Лондон, будет сердиться на старого приятеля и требовать, чтоб не печатал, а каялся. Но Герцен не станет каяться, а будет печатать.

Найдутся, конечно, и сочувствующие, но они скажут: Россия не услышит, не поймет; «гигантскую империю» не сотрясет «глас вопиющего». Печатал ведь против Николая эмигрант Головин и еще кое-кто — в Петербурге почти не заметили, о провинции и говорить нечего… Но тут Герцен спросит — что лучшего, нежели вольная печать, могут предложить его сочувствователи: «Основание русской типографии в Лондоне является делом наиболее практически революционным, какое русский может сегодня предпринять в ожидании исполнения иных, лучших дел».

И тогда будет использован последний довод: в Лондоне, за два моря, нельзя держать руку на российском пульсе, а без знания народных потребностей печатать что-либо бесполезно и даже вредно. На этот серьезный довод Герцен возразит: нужны или не нужны вольные издания, будет решено «тайным голосованием». Отзывы и корреспонденции с родины можно принять за «вотум доверия», но в этих-то отзывах и корреспонденциях будет легко ощущаться и движение крови и биение пульса…

В дальнейшем все получилось «по Герцену».

Обвинения в предательстве, в том, что Россия не поймет его, а он — Россию, через несколько лет уже почти не употреблялись даже самыми непримиримыми врагами. На втором году вольного книгопечатания стала выходить «Полярная звезда», с 1857 года — газета «Колокол».

Нам трудно сейчас вообразить, что такое был «Колокол» в русской жизни 1850–1860-х годов. Высшая совесть, последняя инстанция, более сильная, чем царь, потому что царь ее боится, а она царя не боится. Известный по «Былому и думам» князь и композитор Юрий Голицын писал Герцену в 1858 году: «В моих глазах Ваши строгие, неподкупные, иногда смертельные приговоры могут быть сравнены только с властию средневековых Vehmgerichte [1] Тайное судилище ( нем. ). . Только ваши казни — страшнее. С физической смертью стыд для человека оканчивается, а подпавший под Ваш приговор имеет завидное удовольствие переживать свою собственную смерть, оставаться моральным трупом».

В шиллеровской «Поэме о колоколе» было:

В самом деле, абсолютно свободны, летят куда хотят…

За первый год — 18 номеров «Колокола», за 10 лет — 245. Редакция газеты получала письма, которые никогда бы не были написаны, если б их авторы не смели нарушать законы Российской империи и не сочувствовали поставленным вне этих законов Александру Герцену, а затем и Николаю Огареву (в 1856 году он соединился с Герценом в Лондоне). За полтора года в 25 первых номеров газеты попало 133 нелегальных корреспонденции — в среднем 6–7 на номер. Впоследствии их стало еще больше.

Вспоминается оборванная строка из зашифрованной десятой главы «Евгения Онегина»: