Юрий Апенченко - Пути в незнаемое

Они не дружили в том тесном значении понятия, какое придает ему быт, то есть не тянулись друг за другом, да и что им было тянуться, если судьба и без того накрепко связала их, не ходили семьями в гости по праздникам, каждый держался своей годами устоявшейся компании, не обсуждали вслух взгляды на жизнь, потому, наверное, что жизнь не оставляла досуга, понуждая проявлять эти самые взгляды каждый день. Но дружили они или не дружили, а срослись так, что даже чувствовать научились одновременно и одинаково.

От ракеты отвели кабель-мачту. Корабль качнуло, и, распластанные в креслах, они восприняли этот толчок как предупреждение. Сердце забилось чаще. Вот и зажигание. Снизу, изнутри, дрожью до них дошел грохот двигателей…

Со смотровой видно было, как из-под ракеты выкатился тугой клуб дыма, резко окрашенного пламенем, и лишь через мгновение все вокруг заходило, даже щеки затряслись от нарастающего гула. Огонь, бушуя, подымал ракету сперва медленно, а потом все быстрее, быстрее. Огромное, трепещущее, яростно рвущееся солнце взмывало в зенит, и какое-то время над головой горело два солнца, но второе, движущееся, постепенно уменьшалось, превращаясь в звезду посреди дневного неба. Но вот и она погасла. Шум стих, только на несколько голосов разом говорил репродуктор.

— Пятьдесят секунд, полет нормальный, — вел отсчет информатор. — Шестьдесят секунд. Давление в камерах сгорания устойчивое. Семьдесят секунд…

— У нас все в порядке, — подрагивая голосом, сказал Командир. — Вибрация. Легкое покачивание. Перегрузки пока небольшие.

От старта через степь ветер гнал сизое облако дыма. Стоявший рядом с Ладогиным длинный и бледный корреспондент спросил:

— Впечатляет, правда? Я уже четвертый раз здесь, а все никак не могу привыкнуть.

— Четвертый? Это много, — холодно сказал Ладогин.

— Для общего развития вполне достаточно, — обиделся корреспондент. — А к истории я склонности не питаю. Казанский период меня занимает мало…

…Год, даже больше, они гоняли ракетный двигатель над аэродромом. Увеличили мощность, переделали зажигание. Королев, как и обещал, летал вместе с Васильченко. За машиной появлялся легкий белый выхлоп, и самолет резко прибавлял скорость. Но однажды вместе с выхлопом вырвался жесткий сноп пламени, и потянулся длинный шлейф. Летчик стал бросать машину, и огонь удалось сбить. Но дело, видно, было плохо: приземлился Васильченко торопливо, рискованно. Борода и Ладогин подбежали к самолету первыми. Васильченко махал рукой, показывая за спину, и бригадир, поняв, кинулся к хвосту. Ладогин, снаружи прижавшись лбом к иллюминатору, увидел, что Королев тяжело, грудью, лежит на приборах и руки его неудобно растопырены. Борода обхватил инженера и потянул к люку. Ладогин успел заметить разбитые защитные очки и залитое кровью лицо.

В темном коридоре заводской поликлиники он долго ждал врача. Наконец вышла сердитая женщина и спросила:

— Кто тут дежурит? Ты? Как это вас угораздило? — Ладогин виновато вздохнул, и она смягчила тон: — Ладно. Иди уж, работай. Глаза, по счастью, целы. Пронесло…

Информатор сообщил:

— Сошел головной обтекатель.

И тут же чей-то веселый голос спросил:

— Горизонт наблюдаете?

— Наблюдаем, наблюдаем. Куда же ему деться? — ворчливо сказал Бортинженер.

— Двести восемьдесят секунд. Полет нормальный. Тангаж, рысканье, вращение в допуске… — Включилась третья ступень носителя, и словно ручей забормотал, прорвавшись, — все снова заговорили, потихоньку, вполголоса, прислушиваясь одновременно к громкоговорителям. Хотя что уж тут прислушиваться, надо просто ждать, ждать последнего сообщения, а потом похлопать в ладоши и разойтись.

— Пятьсот сорок секунд полета… Зафиксировано отделение объекта от носителя…

Ну вот! Теперь и в полный голос говорить можно. Раздался первый одинокий хлопок. И в тот же миг Командир сказал встревоженно:

— Сильный удар сразу после разделения. Закрутка…

— Давление в БО падает! — напряженной скороговоркой произнес Бортинженер. — Падает давление в бытовом отсеке!

— Разгерметизация объекта! — жестко подтвердил телеметрист космодрома. — Телеметрия показывает разгерметизацию объекта!..

Небо было синее-синее. И по нему чуть заметным облачком еще расплывался след ракеты…

Ладогин внезапно остановился и как бы со стороны увидел, что пересекает широкую, хорошо ухоженную клумбу, сминая и глубоко вдавливая в рыхлую землю сочные стебли еще не распустившихся цветов. Слева, справа и впереди так же быстро, почти бегом, инстинктивно выбрав этот путь как самый короткий, молча, каждый сам по себе, спешили к автомобильной стоянке другие люди. «Стоп! — подумал Ладогин. — Мне же туда не нужно, мне же не туда нужно». И тут пугающе ясно припомнил залитое кровью лицо Королева, осколок стекла над бровью, слипшуюся кисточку волос, выбившихся из-под шлема, пятна азотки на сукне комбинезона — все, даже фамилию сердитой женщины, заводского врача, погребенную в памяти три с лишком десятилетия назад. Баклунова…