Илья Виницкий - Граф Сардинский - Дмитрий Хвостов и русская культура

ОР РГБ. Ф. 147. № 148. Л. 65.

Живший «в кругу министров-литераторов» Хвостов увлекся блеском их славы, и, «подобрав несколько рифм, называет себя певцом Кубры, маленькой реченки, протекавшей в его имении, которую он и желает обессмертить» [Шаликова: 146].

«Какие внутренние причины лежали в увольнении от должности синодального обер-прокурора графа Д.И. Хвостова, неизвестно, но официальною причиною ухода его со службы по духовному ведомству показана недостаточность оклада» (Церковный вестник. СПб., 1905. № 43. С. 1373). Кстати, как мы знаем, в отставку он ушел с сохранением жалованья до будущего определения на новое место.

Во второй редакции комедии «Легковерный» (после 1777 года) Хвостов выводит на сцену комическую пару – жеманную дворянку Жеманихину и петиметра Вертопрахова. Последний изъясняется таким образом: «Финисе горячиться сударыня, столько я раз вам сказывал, что ни от чего так в лице не портится, как от сердца» (ИРЛИ. Ф. 322. № 8. Л. 8). Этот макаронический язык высмеивается Хвостовым и в комедии «Русский парижанец» (публ. 1787).

«Я положил, – писал он Кайсарову в 1806 году, – коли физически проживу, непременно через год воскреснуть и возсиять на Олимпе и на Пинде» [Нешумова 2013: 219]. Первое ему удалось. В ноябре 1807 года Хвостов был вознагражден за свою деятельность по организации народного ополчения в Костромской губернии золотой медалью на Владимирской ленте и произведением в сенаторы Российской империи. О восторженном состоянии графа, связанном с его возвращением в Петербург после пяти лет отставки, смотрите его стихотворение «Нева 1807 года», опубликованное в 7-м томе его сочинений: «Невы прозрачной светлы волны / Узреть сулил счастливый рок» [VII, 30] и т. д.

В начале февраля 1802 года Хвостов «объявил желание свое принять на себя труд сочинить правила Российского стихотворения» [Сухомлинов: 173]. В апреле этого года он читал начертание о сочинении российской пиитики. При распределении академических работ графу Хвостову достался также перевод третьего тома романа Бартелеми «Путешествие юного Анахарсиса» – тогдашней энциклопедии жизни классической Греции.

Из природной честности и образцовой скромности Хвостов отдавал пальму первенства в переложении Буало В.К. Тредиаковскому: последний, по словам графа, как будто прислал ему «из царства мертвых» новую редакцию своего перевода, сделанного в 1755 году, «с большею чистотой и свободностью слога, может быть и с большею несколько способностию к поэзии» [Морозов: LXXIV, 584–585].

«Труды… академиков подвергаются суду комитета, составленного из президента, трех почетных и трех действительных членов с толиким же числом назначенных для заступления их мест в случае, ежели кто из первых не может присутствовать в заседании» (Записки Императорской академии наук. СПб., 1888. Т. 58. С. 437).

«Мысль Буало не только в первом периоде, но даже всей поэмы та, – пишет Хвостов, – что один дар делает поэта. Я с ним, может быть что по пристрастию, но согласен. Хотя тогда и по днесь крепко его обвиняют, для чего он не последовал Горацию в выборе первоначальной мысли, который говорит: дар первое, наука – второе. Но оставим это, о сем можно писать томы. Я только хочу сказать, что Буало не мог думать, что наука делает поэта и сего смысла не включает. Думал он вообще, что нужен дар» [Нешумова 2013: 216]. Cмотрите также восходящую к Буало (и Шишкову) сентенцию в программном «Письме о красоте российского языка» (1804): «Коль чужд тебе язык, иль скуден дар природный, / Простися с Музами, твой будет труд бесплодный» [Хвостов 1817: II, 22].

Здесь и далее варианты перевода даются нами по: [Нешумова 2013: 205–217].

Как точно заметил А.М. Песков, Хвостов продолжал переделывать первые стихи поэмы вплоть до последних лет своей жизни: «Надеждой тщетною себя писатель льстит» (1808); «Писатель тщетною себя надеждой льстит (1813); «Писатель дерзостный, надеждою не льстись» (1818, 1822); «Писатель дерзостный! По суете не льстись» (1824); «Напрасно дерзостный надеется певец» (1830) [Песков: 73].

«Они, – писал Дмитрий Иванович, – в образчик дали мне десять стишков, ими переведенные , которые по незлобию моему я в печать не отдаю, а храню в бумагах» [Морозов: LXXIV, 585]. Еще раньше Державин в письме к Хвостову благодарил последнего за присылку перевода Буало и сообщал, что сам когда-то с помощью своего приятеля (А.С. Хвостова?) пытался перевести первую песнь, но так никогда ее и не закончил.