Илья Виницкий - Граф Сардинский - Дмитрий Хвостов и русская культура

О теологическом контексте ломоносовских од смотрите: [Лотман 1983]; [Левитт].

Вот, например, из притчи о кроте: «Мне нужен рот / – На что глаза? – без них я крот» [Хвостов 1802: 216].

Как там у Хвостова: «Я Бог – я малая вселенна»?

Бедный Хвостов, получается, не только не совладал с Пегасом, но и сам превратился в лошадь или, что еще хуже, в продукт жизнедеятельности последней (вспомним: «Пегас под бременем лирических творцов // С надсады упустил, и вылился Хохлов»).

Миролюбивый Хвостов, конечно же, простил автора «Фелицы»: «…кто может сердиться на Державина? У сего знаменитого современника часто погрешала голова, а не сердце» [Сухомлинов: 525].

Одному моему другу так понравилась эта история, что он ее стал рассказывать в компаниях как приключившуюся с ним. Почему бы и нет? Она действительно могла бы случиться с любым молодым исследователем, вышедшим подышать воздухом в перерыве конференции. И все же именно я, а не мой приятель оказался тогда на крылечке с великим ученым. Старый друг, смирись с судьбой!

Согласно камер-фурьерскому журналу, 7 декабря 1796 года «в 35-ть минут 5-го часа, ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО из угольной комнаты изволил иметь выход в церковь для крещения младенца Александра и быть изволил того восприемником от Святой купели сына Камер-Юнкера Хвостова; обратно возвратился в исходе того же часа» [КФЖ 1796: 882].

То есть своего маленького сына Хвостов взял с собой на коронацию Павла.

Друг Просвещения. 1806. Ч. 4. № 12. С. 178–180. Много лет спустя граф Хвостов посвятил своему сыну «весьма умное наставление» на французском языке о том, как следует себя вести молодому человеку за границею, «не заботясь об одних пустых удовольствиях, но стараясь по преимуществу образовать себя науками и выработать чувство чести и человеческого достоинства» [Колбасин: 156].

ОДА Его Императорскому Величеству Всепресветлейшему Державнейшему Государю Императору Павлу Петровичу. Подносит в возблагодарение за милость верноподданейший Дмитрий Хвостов. СПб.: [Тип. Акад. наук], 1796. На печатном экземпляре этой оды, хранящемся в РНБ, имеется запись, сделанная рукою самого Хвостова, о том, что стихотворение это написано «в декабре месяце на крещение Государем» сына поэта.

Судя по всему, образцом для Хвостова послужила ломоносовская «Ода, в которой Ее Величеству благодарение от сочинителя приносится за оказанную ему Высочайшую милость в Сарском Селе Августа 27 дня 1750 года» («Какую радость ощущаю»). Между этими благодарственными одами есть существенное отличие, свидетельствующее не только о разных сценариях воспеваемых царствований, но и о переменах в одическом жанре – его «гуманизации» к концу XVIII века (творчество Державина, Карамзина, Дмитриева). Милость Елизаветы (аудиенция, которою она удостоила поэта) Ломоносов использовал как предлог для воспевания просветительской деятельности императрицы. Хвостов интерпретирует царскую милость (крещение его сына) как выражение высоких человеческих качеств монарха-отца: «Небесной истинны уставы / Являют новый свет еще, / Святы, недвижимы и правы. / В ТВОЕЙ незыблемо душе / Суд прав и светл и неумышен. / Дух чист и тверд и дух нескрытен / Уверен в милости ТВОЕЙ. / Кто честен сам, тот честных любит; / Он ближним счастие сугубит / Щедротой усладясь своей» [там же: 6].

О том, как решали проблему смены царствования другие екатерининские одописцы, смотрите в книге Любы Голбурт [Голбурт: 72–93].

Вполне возможно, что он просто в верноподданническом энтузиазме поторопился. А может быть, по какой-то причине (действительно замерз или поспешил домой к крохотному сынишке) даже пропустил торжественный прием во дворце. Так, в примечании к своей автоэпитафии, напечатанной в последнем томе его сочинений, Хвостов указал, что « чуть не упал с лошади и принужден был удалиться в свой дом [а не во дворец! – И.В. ] объезжими улицами, оставя церемониальный марш» [VII, 277].

Настоящее лирическое отступление, включая его последние слова, представляет собой стилизацию одного эстетического сновидения Жана Поля из «Приготовительной школы эстетики» (см. главу девятую «О стилистах» русского перевода А.В. Михайлова: [Жан Поль: 342–343]).

Загляните в описание «великолепного торжества, бывшего в Зимнем дворце по случаю принятия государем титла великого магистра ордена» в примечаниях Грота к оде Державина «На Мальтийский орден»: «Все наличные мальтийские кавалеры, предводимые графом Ю.П. Литтою, были в мантиях и в шляпах с перьями. Император, в черной бархатной мантии, подбитой горностаем, в короне гросмейстера, сидел рядом с императрицею на троне, близ которого лежали на столе царские регалии. Члены св. синода и пр. сената стояли на ступенях трона; толпы зрителей теснились на хорах» [Державин: II, 132]. У Державина: «Звучит труба, окрестны горы / Передают друг другу гром; / Как реки, рыцарей соборы / Лиются в знаменитый сонм. / Шумит по шлемам лес пернатый, / Сребром и златом светят латы, / Цвет радуг в мантиях горит: / Хор свыше зрит, как с Геликона / Синклит, царица, царь, средь трона / В порфире, в славе предстоит» [там же: 125]. Заметим, что в библиотеке Державина сохранился экземпляр «мальтийской» оды Хвостова (смотрите: [БД: 267]).