Ольга Сидорова - Современная литература Великобритании и контакты культур

Таким образом, можно с полным основанием констатировать, что каждый из вышеперечисленных факторов трансформации национального канона при переводе значительно искажает объективную картину национальной литературы в сознании носителей принимающей культуры. Крайним случаем подобного искажения становятся примеры фактической подмены картины развития литературы и ее своеобразия (то есть национального канона) в принимающей культуре. Иначе говоря, картина любой литературы, сложившаяся в сознании носителей культуры, может отчетливо не совпадать даже по набору основных признаков (имена авторов, их значение в историко‐литературном процессе) с той картиной, которая в силу сочетания объективных и субъективных причин формируется в сознании носителей принимающей перевод культуры.

Под прагматическим аспектом перевода в самом широком смысле понимается сознательная установка на адресата, то есть получателя перевода. Провозглашая принципиальную невозможность перевода (непереводимость), В. Гумбольдт писал в письме к А. Шлегелю: «Всякий перевод представляется мне безусловно попыткой разрешить невыполнимую задачу. Ибо каждый переводчик неизбежно должен разбиться об один из двух подводных камней, слишком точно придерживаясь либо своего подлинника за счет вкуса и языка собственного народа, либо своеобразия собственного народа за счет своего подлинника» (цит. по: [Сдобников, Петрова, с. 113]). Если рассматривать историю современного переводоведения как постепенный отход от теории непереводимости к осознанию и утверждению принципиальной возможности адекватного перевода (или, как провозглашает В. К. Комиссаров, к частичной, то есть прагматической переводимости), то именно прагматическая адаптация переводного текста все чаще воспринимается как необходимый механизм достижения эквивалентности переводного текста оригиналу [Комиссаров]. Известный советский переводчик В. И. Левик отмечал: «Точность перевода вообще не может быть мерилом его художественности», имея в виду прежде всего формальные соответствия двух текстов – оригинала и перевода (цит. по: [Модестов, с. 444]). Еще в ранних трудах одного из основоположников отечественной теории перевода А. Д. Швейцера формулировалась связь между коммуникативной интенцией автора (отправителя текста), выявлением этой интенции переводчиком и его сознательной установкой на получателя при создании перевода. Сегодня, когда художественный перевод все чаще рассматривается в контексте межкультурной коммуникации как «особая форма взаимодействия национальных культур» [Зинченко, Зусман, Кирнозе, Рябов, с. 87], требование прагматической адаптации текста при переводе не вызывает особых сомнений. Под прагматической адаптацией понимается, в частности, преобразование исходного текста «с учетом информационного запаса получателя» [Нелюбин, с. 163].

История знает немало выразительных примеров существования удачных и неудачных переводов, при этом парадоксальным является тот факт, что один и тот же перевод мог рассматриваться и как творческая удача, и как неудача в зависимости от того, что было выбрано точкой отсчета. Это наглядно показано К. И. Чуковским при анализе творчества двух замечательных отечественных переводчиков ХIХ в., В. Жуковского и И. Введенского. «Переводы величайшего русского переводчика Василия Андреевича Жуковского в большинстве случаев воспроизводят подлинник с изумительной точностью. <���…> И все же система допускаемых им отклонений от подлинника тоже приводит к тому, что лицо переводимого автора подменяется порою лицом переводчика», – к такому выводу приходит критик [Чуковский, с. 30]. Не менее интересным представляется анализ трудов первого переводчика романов Ч. Диккенса на русский язык И. Введенского: «Хотя в его переводе немало отсебятин и промахов, все же… в нем передано самое главное: юмор. <���…> По всей своей душевной тональности он неизмеримо ближе к великому подлиннику, чем педантичная, “точная”, тщательная, но совершенно бездушная версия, изготовленная буквалистами в позднейшее время» [Там же, с. 63–64]. И хотя, по авторитетному мнению К. И. Чуковского, переводы И. Введенского не следует рекомендовать публике ввиду обилия «отсебятин», но именно в этом варианте русская читательская аудитория полюбила романы великого английского викторианского писателя.

Одним из ярких примеров подобного рода является англоязычная поэзия в переводах известного советского переводчика С. Я. Маршака. Среди русскоязычной читательской аудитории С. Я. Маршак стал известен прежде всего как переводчик англоязычной поэзии, в частности, поэзии Р. Бёрнса и сонетов У. Шекспира. Восторженно встреченные критикой и читателями, переводы С. Я. Маршака вошли в общественное сознание как достижения советской школы поэтического перевода: «Большая популярность переводов Маршака среди самых широких читательских кругов в значительной степени определяется тем, что в своем творчестве он продолжает славные традиции русского поэтического перевода», – провозгласили П. Карп и Б. Томашевский в статье с выразительным названием «Высокое мастерство», напечатанной в «Новом мире» в 1954 г. [Карп, Томашевский]. Присущие переводам С. Я. Маршака вольности и отступления от оригинала они причисляют к их несомненным достоинствам, ссылаясь на мнения А. С. Пушкина и В. А. Жуковского, не принимая во внимание историческое развитие взглядов на поэтический перевод и бравурно провозглашая, что «переводы Маршака возникли как продолжение и развитие того, что было начато еще Пушкиным и Жуковским, поэтому их достоинства являются достоинствами всей русской школы поэтического перевода» [Карп, Томашевский]. Сложно оспаривать тот факт, что поэзия Р. Бёрнса, чрезвычайно непростая для перевода на любой язык хотя бы в силу того, что в оригинале написана на диалекте английского языка (так называемом «шотландском английском», Inglis ), стала популярна у русских читателей именно благодаря переводам С. Я. Маршака. При всех недочетах переводы Р. Бёрнса стали творческой удачей советского поэта‐переводчика. Пожалуй, в данном случае сравнение с В. А. Жуковским не выглядит натянутым: так же, как В. А. Жуковский, С. Я. Маршак избегает переводить самые свободолюбивые стихи, так же «причесывает» оригиналы, в результате чего «веселая мужиковатость Бёрнса твердой рукой вводится в границы литературного благообразия» [Гаспаров]. Тем не менее, С. М. Маршаку удается передать и ритмический рисунок, и звукопись, и тональность стихов Р. Бёрнса, и даже «веселая мужиковатость» проглядывает сквозь его русские строки. Приведем в качестве примера четверостишие из ставшего хрестоматийным стихотворения My heart’s in the Highlands :