Вера Чубакова - Потому, что люблю

— Один старик сказал, что все труды человека — для рта его, а душа его не насыщается.

— Оставь н покое своего старика, Подсолнух! Пускай Мажуга договорит. По его словам, нам предстоит скука смертная.

— Не бойся, командир! Твое сознание до того повы* сптся, что ты сам не захочешь сидеть сложа руки. Увидишь, что надо делать, и сделаешь. Как в приличной ссмье, где люди уважают друг друга, каждый стремится сделать что потяжелее да потруднее, облегчить задачу другому. У нас дома, например... Мы с завтрашнего дня могли бы жить в коммунизме...

— Поглядите на него! — хохотнул и тут же закашлялся Женька. — Разговорился, прокладка протерлась!

Мажуга резко поднялся и ушел.

— Заткнулся громкоговоритель,— вслед ему сказал Женька.

— Нахамил и доволен? — упрекнул Сарычев.

— А тебе лучше помалкивать! — вскинулся Женька. — Мещанская твоя душа!

— Вот как? — вспыхнул Сарычев. — По-твоему, я не буду мещанской душой, если моей семье придется спать на нарах, есть из алюминиевых мисок, жить при голых стенах?

— У тебя зимой снегу не выпросишь,— сбавил тон Шишигин.

— Я деньгам дену знаю, в детдоме рос, и почем фунт лиха знаю, и плевал на тех, кто считает, что деньги в нашей жизни не играют никакой роли. И мебель красивая должна быть, и чтоб одеться не хуже других, и дети... Собираешься семьей обзаводиться, поневоле о сберкнижке подумаешь. Вот у наших знакомых бабка умерла, так дети с шапкой по кругу ходили, гроши на похороны выклянчивали, хорошо это, да? Я б от стыда на месте сгорел!

— Тебя заведи — не остановишь. Хватит языки чесать! Подсолнух, разговор есть, айда со мной! — Женька взял Алексея под руку. — Разговорчики идут, будто зажилить угощение хочешь... Если на субботу, а? Лады?

— Раз надо.

— А то как же? Законно.

Глава пятая

Надя открыла глаза. В комнате глухая темень. Не сразу догадалась, что Алеша, как было уже не раз, завесил окно одеялом: создал условия для отдыха. Спасибо ему! Натоптались они с Серафимой Антоновной у плиты! Наготовили всего! А как же? Сегодня праздник: придут первые гости, и хотя встречать их приходится не в своей квартире...

Подтянув к животу колени, рывком распрямляя ноги, Надя села. Она всегда так поднималась с постели — быстро и весело. Алеша посмеивался: «Ты вскакиваешь, как пружинка, смотри, когда-нибудь в окно вылетишь!»

Комната, которую они занимали с Алешей, до того маленькая, что можно, не вставая с кровати, что-то взять или поставить на стол, или толчком открыть двери в столовую — там теперь поселилась Серафима Антоновна, ей каждый раз приходится стелить на раскладушке, а па день убирать постель в шкаф. Надя вызывалась помогать, но Серафима Антоновна не разрешала: «Я ведь дома, Надюша, здесь тепло, раскладушка новая!»

У Жени своя комната, он почему-то всегда запирает ее, открывает только для уборки. Вся стена над его кроватью увешана цветными картинками с обнаженными женщинами — есть и карандашные рисунки, но больше— журнальных обложек. На полу — медвежья шкура,— подарил кто-то, большущая медвежья голова приподнята, морда оскалена, кажется, что он сейчас вскочит и набросится на вошедшего.

Надя пошарила в темноте по столу и уткнулась пальцем в пепельницу с водой. Что за противная у Жени привычка! Напьется воды, а чго останется в стакане — выльет в пепельницу, окурки размокнут, и запах противный такой. Сколько раз просила не лить в пепельницу воду, но Женя будто не слышит. Не нравится Наде и как он обращается с матерью, будто старый офицер с денщиком, только и слышишь:

«Слушай, я, кажется, просил брюки погладить!

«Ты ж знаешь, я котлеты в рот не беру! Поджарь мяса, маткеша, чего смотришь? Действуй!»

И мать молча, безропотно, послушно делает все, что скажет сын. Не возразила ни разу, не поспорила, не упрекнула. Да разве ж так жить можно?

Надя нащупала на подоконнике краешек одеяла и дернула его. Ой, сколько солнца на дворе! Даже зажмурилась. Погода — чудо! Настроение — хоть пой во весь голос. И если бы не вчерашнее мамино письмо. Раз прочитала, на всю жизнь запомнила. Алеше не показала, зачем его расстраивать? Праздник ведь у них сегодня — гости придут.

На стуле лежало с утра еще приготовленное белое платье, то самое, что мама к школьному выпускному вечеру готовила, влезла в него словно колбасная наминка,— пришлось расшить, вытачки распороть,— пополнела.