Вера Чубакова - Потому, что люблю

— Человек он неплохой, у него другая семья, новая. Я давно от них ушел. Поздравляем друг друга с праздниками, считается, что поддерживаем родственные отношения. Я туда не езжу, стыдно за отца.

— Вот те раз! — удивился Сарычев.

Алексей повернул к нему голову: все у этого парня круглое — и сам он, невысокий, толстоватый, и лицо, и уши, и нос — все округлое, мягкое, добродушное. А ругается!.. Уши затыкай.

— Рослый такой батя, богатырь с виду,— продолжал Крохотуля,— а позволяет жене издеваться над собой. Ома маленькая, патлатая, глаза круглые — черные точки, злая, кричит с утра до ночи, н как не надорвется! А отцу — чуть что не по ней — пощечины отвешивает. Причем так наловчилась — действует рукой справа палево, слева направо, как помазком. У отца только голова и дергается.

— Сдачи бы дал! — возмутился Сарычев.

— И дал бы, да боится. Я, говорит, если не сдержусь — от нее мокрого места не останется. Кусает она его, как комар слона. Я не мог этого вынести, ушел. Если отцу нравится, чтоб его так унижали... Не понимаю, откуда столько злости.

— Крохотуля! — крикнул Кузя Дудкин, хотя стоял рядом. — Я брал у тебя тридцать копеек на пиво? Держи! Тут три монеты по десять копеек, проверь, и чтоб разговоров не было. При свидетелях отдаю. — Он достал из кармана «кабальную книжку», что-то зачеркнул там. — За Кузей Дудкиным копейка не пропадет! — Он тронул Алексея за плечо, склонился к уху:—Слышь, Подсолнух, одолжи пятерку до получки.

— Ты сначала трояк отдай, — напомнил Алексей.— Помнишь, невесте, которая тебе снилась, на подарок просил?

— Я? У тебя? Трояк? — Кузя сморщил лоб, поправил сигареты за ушами. — Ну, нахальство сплошное! Всем известно, что я сполна рассчитываюсь. Ну, Подсолнух, лучше не серди мой кулак!

— Пошел отсюда! — зашипел Сарычев. — Знаем тебя! Копейки при свидетелях отдаешь, а про рубли забываешь! Предупреждаю: не отдашь Алешке долг — я из тебя душу вытряхну, комбинатор... из трех пальцев. Пошел!

— Погоди,— заступился Алексей,— пусть он скажет, интересно: Дудкин, что тебе хочется, кроме того, чтоб нализаться водки?

— Закусить! — Кузя засмеялся.

Сарычев угрожающе приподнялся:

— Пошел! Я на Женькином месте давно вытурил бы этого трутня в шею!

— Когда будешь на моем месте, тогда и вытуришь,— сказал подошедший Женька. — Мы Дудку на перевоспитание взяли, или забыл? Есть такой пункт в нашем соцобязательстве. Сам голосовал! Короткая у тебя память. Мы обязались Дудку человеком сделать.

— А ты уверен, что он человек?

— А кто я, по-твоему? — Кузя обиделся. — Что у тебя есть, то и у меня, сейчас продемонстрирую. — Он принялся расстегивать пиджак.

Алексей поморщился:

— Ко всему прочему ты еще и дурак! Воистину: если бог не дал ума, в аптеке его не купишь.

— Он не дурак,— возразил Сарычев.—Это лгы дураки. Он это знает и пользуется. А бригадир потакает!

Женька небрежно сплюнул в сторону, где сидел Са-рычев, пошевелил плечами, словно собирался отплясывать цыганочку, и спросил Алексе^:

— Ты вот сейчас, Хатунцев, экзаменовал Дудку: что он хочет, зачем хочет? А ты? Ты чего хочешь? Что-то я не замечал у тебя высоких стремлений.

— Мало ли чего я хочу? — нехотя отозвался Алексей.

— И все-таки?

— Жить, как живут нормальные люди, как все.

— Только-то и всего? — Женька иронически прищурился. — А разве все живут одинаково?

— Нет. Но большинство — как положено человеку.

— Вот как? Значит, ты знаешь, «как положено» жить, может, поделишься опытом?

— Могу! — вызывающе сказал Алексей. — Уж не только для того, чтоб нажраться да вдоволь поспать!

— Ишь, куда его понесло! А разве мы работаем не для того, чтобы вкусно поесть, отдохнуть, повеселиться? Человек должен жить в свое удовольствие, он создан для этого. Я тебе скажу...

— Да ты уже все сказал,— неожиданно для всех перебил Женьку Мажуга, и все с интересом уставились на него. — Создатель материальных ценностей должен пользоваться этими ценностями. Но и сытая еда, и красивая одежда, и даже праздность в конце концов надоедят, и наступит пресыщение.

Женька засмеялся:

— Как я тебя понял, при коммунизме наступит пресыщение: всего вдоволь, бери, пользуйся. Работать не хочешь — никто тебя не заставит, бездельничай, пожалуйста!