Вера Чубакова - Потому, что люблю

— А ты не говори! Я тебя за язык не тяну. Все равно тебе не забить кол между мной и бригадиром, у нас дружба — не разлей вода, так что, товарищ богатый жених, не надрывай пуп.

Алексей был на стороне Сарычева: бригада давно перешла на общий наряд, Кузя действительно жил за чужой счет,— и даже попробовал говорить об этом с Женькой, но получил в ответ: «Сиди, Подсолнух, и не рыпайся!»

Но Алексей не мог «не рыпаться». Вчера первый раз открыто поругался с бригадиром: он принял плиты перекрытий. в трещинах и отколах. И никто из рабочих этого не заметил, а скорее всего сделали вид, будто не заметили.

Алексей вмешался.

— Если ты ослеп — носи очки!—закричал на него Женька, — Не- видишь отметку ОТК?

— Да ведь тут ясно видно — брак!

— Я что—из-за твоей провинциальной наивности должен бригаду на простой посадить?! — надрывался Женька. — На что мне такая роскошная жизнь?

— Не кричи на меня! — возмутился Алексей. — Один старик сказал, что если бы криком можно было построить дом, осел выстроил бы целую улицу.

— Работай лучше руками, а не языком!

— Так ведь на панелях трещины и даже отколы! — не сдавался Алексей. — Сам же говорил: нельзя «тяп-ляп»!

Женька схватился за голову:

— Уберите его с моих глаз! Уберите этого Подсолнуха, иначе за себя не ручаюсь!

Подошел Крохотуля, решительно взял Алексея за рукав, потянул в сторону:

— Хватит! Тебе больше всех надо, что ли? Ты еще не окреп. А с Шишигиным лучше не связывайся — виноватым останешься.

— Не понимаю, все видят и...

— Тебе дали умный совет: работай руками, а не языком!

И ни одного сочувственного взгляда. Никто даже виду не подал, что бригадир не прав, работали как всегда, как ни в чем не бывало.

Алексей недоумевал: брак-то налицо! Зачем же тогда разглагольствования о «тяп-ляпах» и «даешь качество!».

— Внимание, на горизонте «огнетушитель»! — крикнул кто-то.

Алексей заработался и не заметил, как подошло время обеденного перерыва.

На стройке появилась мать Сергея. Она, как всегда, несла красный термос, похожий на огнетушитель. Увидев ее, все бросили работу: гонг, извещавший о перерыве, не был таким точным — женщина появлялась ровно в двенадцать часов.

Сергей заметался, запылали его щеки, уши, шея: мать изводила его своей опекой — вот она, слепая материнская любовь.

— Мама, ты же слово дала! — простонал Сергей.— Меня тут маменькиным сынком зовут! Позоришь...

— Нет, вы только послушайте, люди, что он говорит! Родная мать позорит единственного сына! У меня больное сердце, растрепанные нервы, еду через весь город, чтоб привезти ему свеженькое, горяченькое, а он! Не привык ведь к тяжелой работе, не думали мы с отцом, что наш единственный родной ребенок чернорабочим станет, а он! Мать его позорит! Люди, где вы такое видели?!

Сергей молчал, стоял неподвижно, глядя на свои ноги.

Алексею было жалко парнишку, так и подмывало вмешаться, но он знал — толку от этого никакого, эта женщина не поймет, что позорит сына.

«А моя мать лучше поступает? — с горечыо подумал Алексей. — Не посчиталась с Надей, выгнала из дома, на письма не отвечает. И этого ей мало — возвращает эти письма с пометкой: „Адресат не проживает, вы

был!”»

Мать Сергея, прихватив красный термос и сумку с сдой, ушла неровной, шатающейся походкой, будто на плечи ей село горе. Есть же люди, что придумывают себе трагедии! И других заставляют страдать.

— Давай, Сергей, присаживайся, подкрепимся,—сказал Алексей. — Береги силы. — Он сел, зажал в коленях бутылку с кефиром, развернул сверток с котлетами, переложенными булкой, густо смазанной маслом.

Сергей сел.

— Ничего не хочу. Сыт по горло.

— Не обращай внимания!

— Тебе легко говорить.

— Мне? — Алексей засмеялся. — Ладно, пусть будет так. Но ты ешь, на желудок свой не обижайся!

Сергей взял кусок булки и котлету:

— Спасибо...

Крохотуля, закинув голову, допил молоко из литровой бутылки, присел:

— Не переживай, Сергей, это мелочи жизни. Мать есть мать. Беспокоится о тебе... Завидую я вам! У меня матери нет, давно нет.

— А отец? — спросил Сарычев.