Валентин Рич - Приключения словес - Лингвистические фантазии

Вскоре после того профессор Царт управился с Броком-первым, Броком-третьим, обоими Кеками и оказался единственным вожаком стада, так и оставшегося жить на деревьях.

Когда через пять лет члены ученого совета НИИРАЖа прибыли на территорию лесопарка, чтобы ознакомиться с результатами эксперимента, проведенного небольшим, но сплоченным коллективом профессора Царта, профессор встретил их угрожающими воплями и, напружинив волосатую грудь, забарабанил по ней кулаками.

Результаты эксперимента были единогласно признаны положительными.

Для того, чтобы живые существа могли ориентироваться в пространстве и во времени, контактировать с другими существами, сохранять себя и размножаться, Природа наделила их чувствами. Практически всех млекопитающих — шестью: зрением, слухом, обонянием, осязанием, вкусом, интуицией. А человека — еще и седьмым, вербальным, то есть словесным, то есть разумом, выраженным в произносимых или непроизносимых нормативных или ненормативных словах и словосочетаниях. Прямым доказательством того, что слова если не полностью, то хотя бы частично относятся к сфере чувств, может служить уже само наличие в человеческой речи вышеупомянутых ненормативных лексических форм.

Так же, как и другие чувства, седьмое чувство может притупляться, что создает для человека опасность искаженного восприятия окружающей среды — природной и социальной, чревато принятием неадекватных решений, не способствующих самосохранению. Когда такое притупление охватывает не единичные особи, а значительную часть общества, оно принимает меры к освежению, обострению седьмого чувства путем изменения смысла наличных слов и введения в обиход новых.

В кризисные эпохи, когда седьмое чувство не просто притупляется, но и способно обманывать, люди прибегают к его ограничению или даже полному отключению — возникают обеты молчания, игра в молчанку, выражения типа «Слово — серебро, молчанье — золото», «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь», «Мысль изреченная есть ложь» и даже «Язык мой — враг мой».

Во времена, когда седьмое чувство перестает надежно обслуживать людей, ему приходится потесниться перед другими чувствами, выходящими в некоторых случаях на передний план. Один из крупнейших театральных деятелей первой кризисной эпохи XX столетия в России Всеволод Эмильевич Мейерхольд утверждал в частности: «Слова в театре — это только узор на канве движений», — и в своих спектаклях на первый план выдвигал пантомиму, музыку, цвет, то есть средства, непосредственно обращенные к зрению и слуху. В конце столетия все это приобрело массовый характер, особенно в так называемой попсе.

Рудименты одной из более давних кризисных эпох российской истории проглядывают в слове «врать», первоначально означавшем — «произносить слова», «говорить».

Более всего этот первоначальный смысл сохранился в слове «врач», которым некогда называли человека, умевшего лечить словом, например заговаривать зубы.

Менее всего первоначальный смысл сохранило слово «вор», когда-то означавшее человека, говорящего неправду, лжеца. В исторической памяти народа сохранилось выражение «Тушинский вор» — так в Смутное время начала XVII века называли одного из Лжедмитриев, ставка которого находилась в подмосковном селе Тушино. Тех же, кого называют ворами теперь, тогда называли татями — до сих пор сохранились выражение «словно тать в нощи» и фамилия Татищев, первоначально присвоенная то ли сыщику, то ли очень крупному татю. В ту же кризисную эпоху слово «врать» приобрело смысл «лгать», а выражения, в которые оно входило, — новые значения. Так, выражение: «Ври, ври, да не завирайся», — первоначально означало: «Не говори лишнего».

В XX веке смутные времена наступали в России дважды. И оба раза притупившееся седьмое чувство было подвергнуто решительному освежению путем введения в оборот целых новых словесных пластов. Для ныне живущих русскоязычных особенно заметна языковая революция конца века, когда в более или менее устоявшийся словарь, бесцеремонно расталкивая канцелярит и стершиеся от долгого казенного употребления нормативные слова и выражения, ворвались матерщина, воровская «феня», иностранная, в основном англоязычная, лексика.

Но бояться за русский язык не стоит. Исчезнет общественная потребность в обостренном седьмом чувстве, и языковой океан снова войдет в свои берега, оставив себе только те новации, которые имеют явное преимущество по сравнению с традиционными словами и выражениями, а в первую очередь — не имеющие аналогов в родной речи. Вероятно, слово компьютер в ней останется. Хотя, кто знает? Прилетевший к нам в начале века аэроплан довольно быстро превратился в самолет, его пропеллер — в винт, авиатор — в летчика.