Валентин Рич: Приключения словес: Лингвистические фантазии

В начале было слово. И слово было — «Скнятино». Так назывались, да и сейчас называются, железнодорожная платформа и поселок неподалеку от города Кимры, некогда обувной столицы России, главного поставщика сапог, штиблет, дамской и детской обувки на главную ярмарку страны — Нижегородскую.

Сообщение между поставщиком и дилером было по тем временам идеальным: и тот и другой располагались на берегах одной и той же реки, да не какой-нибудь, а тоже главной — Волги. Теперь Кимры, как и поселочек, давший название упомянутой нами железнодорожной станции, омываются не быстрыми струями речного потока, а сонными водами Рыбинского водохранилища.

Но в отличие от течения воды, течение жизни в тех краях сонным я бы не назвал.

В Кимрах была построена первая в СССР фабрика, выпустившая по немецкой технологии новомодную всесезонную спортивную, полюбившуюся не только спортсменам обувь — кроссовки. А в Скнятине — радиостанция, обслуживающая водный транспорт, и гостиница для столичных любителей порыбачить, облюбовавших здешние омуты, полные плотвы, окуня, а бывает и леща, и щуки, даже судака.

В отличие от рыбачков меня привлекли в Скнятино не рыбки, а пустые окрестные деревни с продаваемыми по дешевке усадьбами.

Когда-то здешние крестьяне сеяли лен, держали домашнюю скотину, гусей с утками, били лесную дичь, ловили рыбу, шили обувь для Кимр, заготовляли грибы-ягоды, в изобилии наполнявшие окрестные леса и болота. В деревнях, соединенных между собой и с Кимрами доступными летом для телег, зимой для саней дорогами, действовали продуктовые лавки, в крупных — и школы. Дома строили в два этажа с теплой подклетью и крытым двором. На втором этаже располагались жилые горницы, на первом — мастерские, подклеть — для телят с ягнятами, на случай больших морозов.

Все порушила советская власть. Когда в середине семидесятых годов прошлого столетия я приобрел в десятке километров от Скнятина одну из четырех десятков покинутых усадеб (а не покинутыми оставались две), расчищенные в лесу делянки еще засевались (колхозы выполняли план посевных работ), но уже не убирались, дороги были полностью искорежены гусеницами тракторов. Местность эта стала охотничьим хозяйством Генерального штаба Советской армии. В сезон два-три раза на вышках появлялись «охотники», стрелявшие в прикормленных егерями, практически домашних животных. Изредка проезжали «ковбои» с небольшим стадом коров, всегда вдребезги пьяные, привязанные к седлам — чтоб не свалились.

Даже две мировые войны плюс одна гражданская не смогли сотворить такого экономического чуда, какое сотворило государственное чудовище, пришедшее на смену Российской империи.

И совсем трудно предствить себе, что в еще более давние, доимперские, великокняжеские времена эти места были, можно сказать, столичными. Ибо, как мне объяснили здешние знающие люди, слово «скнятин» это переиначенное местными жителями неизвестное им греческое имя Константин («постоянный, неизменный, неподдающийся»). Так назвал своего сына тогдашний великий князь Владимир из династии Рюриковичей и этим именем нарек новый город, определенный сыну в удел.

Когда мне это рассказали, меня поразил не только ряд волшебных изменений милого лица родины, но и две особенности родного языка.

В дошедшем до нас почти через тысячу лет названии сохранились, правда, в переставленном порядке, все пять согласных звуков первоначального слова: к-н-с-т-н.

Как будто согласные представляют собой скелет слова, а гласные — его сравнительно недолговечные мягкие ткани. Вот и Мария стала где Марой, где Мурой, где Мирой, где Мэри, где Марьей, где Мари. А Георгий — Юрой, а Тамерлан — Тимуром, Александр — Искандером и Скандербегом.

Впрочем, чему тут удивляться? В отличие от гласных звуков согласные образуются (по-научному — артикулируются) с опорой на нечто плотное — губы, зубы, язык, нёбо — представляющее собой для говорящего подобие коня, бревна, турника и колец для гимнаста.

Все же слову «Константин» безусловно повезло. Из столкновения с другим языком вышло оно со сравнительно небольшими потерями. Большинству слов при таких столкновениях везло куда меньше. Они не только теряли свои гласные, но и согласные у них преображались до полной неузнаваемости. Как у библейского Иоанна, которого англичане превратили в Джона, французы в Жана, немцы в Ганса.