Microsoft Word - ЭРИК ХОБСБАУМ_662.doc

ГЛАВА 7

у каждого человека есть собственное предназначение, которое объединится с миссией всего человечества. Эта миссия и определяет его национальность. Наицональность — это святое.

Закон братства «Молодой Европы, 1834

Настанет день ... когда величественная Германия встанет на бронзовый пьедестал свободы и справедливости, держа в одной руке факел просвещения, который пошлет луч цивилизации в отдаленные уголки земли, а в другой — третейские весы. Народы будут обращаться к ней за разрешением своих споров: те самые народы, которые сейчас демонстрируют нам, что прав тот, кто силен, с презрением пинают нас сапогом.

Из речи Зибенпфайффера на фестивале в Хамбахе, 1832

После 1830 г., как мы видели, общее революционное движение раскололось. Одно из последствий этого раскола заслуживает особого внимания: националистические движения.

Движения, которые лучше всего представляют развитие в этом направлении, — это «молодежные» движения, основанные Джузеппе Мадзини сразу после революции 1830 г.: «Молодая Италия», «Молодая Польша, «Молодая Швейцария», «Молодая Германия» и «Молодая Франция» (1831—1836 гг.) и аналогичное — «Молодая Ирландия» в 1840-х гг. — предшественница успешно действующей и поныне революционной организации, созданной по модели тайного братства начала XIX в., фениев, или Ирландского революционного братства, больше известного благодаря своему вооруженному отряду — Ирландской Республиканской Армии. Эти движения как таковые не имели большого значения, само наличие Мадзини достаточно, чтобы объяснить их повсеместную неэффективность. Символически они очень важны, что подтверждается принятием последующими националистическими движениями такого названия, как, например, «Молодые чехи» или «Молодые турки». Они отметили раскол европейского революционного движения на национальные сегменты. Без сомнения, у каждого из этих сегментов была очень похожая политическая программа, стратегия и тактика и один и тот же флаг — почти всегда трехцветный. Их члены не видели противоречий между требованиями своей организации и других и предвидели всеобщее братство, одновременное освобождение всех народов. С другой стороны, каждый национальный сегмент теперь пытался оправдать приоритетность собственной нации, приняв роль мессии для всех остальных. Италией (как утверждал Мадзини), через Польшу (как уверял Мицкевич) страждущие народы всего мира должны быть приведены к свободе; мысль, с готовностью принятая консервативной, или империалистической, политикой, свидетельство тому — российские славянофилы с их Святой Русью, Третьим Римом, и германцы, которые также говорили, что мир нужно долго излечивать посредством германского духа. Признано, что эта двусмысленность национализма уходит корнями во французскую революцию. Но в те дни была лишь одна великая и революционная нация, и это означало, что ее надо рассматривать как центр всех революций и необходимый, главный двигатель в деле освобождения всего мира. Опыт Парижа был интернационален, а опыт Италии, Польши или Германии (представленный на практике горсткой конспираторов и эмигрантов) был только опытом итальянцев, поляков или германцев.

Если бы новый национализм ограничивался только участием в национально-революционных братствах, то ему не стоило уделять столько внимания. Так или иначе, он представлял значительные силы, которые были следствием политической сознательности 1830-х гг. и итогом двойственной революции. Сначала это были недовольные мелкопоместные дворяне и появляющийся национальный средний класс и даже низы среднего класса во

МНОГИХ странах: ораторами у тех и других были в основном интеллигенты.

Революционная роль дворянства очень хорошо прослеживается в Польше и Венгрии. Там магнаты — крупные землевладельцы в целом — всегда считали возможным и необходимым прийти к соглашению с абсолютизмом и иностранными властями. Венгерские магнаты были в основном католиками и давно считались опорой венского двора; не многие из них примкнули к революции 1848 г. Воспоминания о Речи Посполитой заставили даже польских магнатов мыслить в интересах своей нации, но наиболее влиятельный из их якобы национальной партии Чарто-рыйский, осуществлявший руководство ею из своего роскошного эмигрантского «отеля Ламбер» в Париже, всегда тяготел к союзу с Россией и продолжал отдавать предпочтение дипломатическим средствам, а не революции. Экономически они были достаточно богаты, чтобы позволить себе все необходимое, расточительны и могли себе позволить, если желали, внести улучшения в хозяйство своих имений, тем самым способствуя экономическому развитию. Граф Сечени, один из немногих умеренных либералов этого класса, чемпион по экономическим преобразованиям, передал Венгерской Академии наук годовой доход в размере 60 тыс. флоринов. И его образ жизни не пострадал от такого бескорыстного великодушия. С другой стороны, многочисленные дворяне, которые могли похвастать только своим знатным происхождением, отличавшим их от других бедных фермеров — один из восьми венгерских граждан претендовал на благородный статус, — не имели ни денег, чтобы поддерживать приличное существование, ни желания бороться с немцами и евреями за благополучие среднего класса. Если они не могли прилично жить на свою ренту, деградирующий век отрешил их от службы в армии, и если были не слишком невежественны, то могли подумать о занятии юриспруденцией, управлением делами или чем-либо, требующим интеллектуального развития, но не буржуазной деятельностью. Такие благородные люди издавна были оплотом оппозиции абсолютизму, иностранцам и правлению магнатов в их странах, прячась за двойное ограждение кальвинизма и окружной организации. Естественно, что их оппозиционность, недовольство, стремление получить больше должностей для местных дворян — теперь все это смешалось с национализмом.