Microsoft Word - ЭРИК ХОБСБАУМ_662.doc

Для Ницше упадок авангарда, пессимизм и нигилизм 1880-х годов был и больше чем модой. Они были «логическим конечным продуктом наших великих ценностей и идеалов»^^* Естественная наука, спорил он, вызвала свой собственный распад, породила своих собственных врагов, антинауку. Результаты образа действия мысли, принятые политикой и экономикой девятнадцатого столетия, были нигилистскими^* Культуре века угрожали ее собственные культурные достижения. Демократия породила социализм, фатальную подмену гения посредственностью, силу слабостью — замечание, также выделяемое, в более прозаичном и позитивистском ключе, евгенистами. В этом случае не было нужды пересматривать все эти ценности и идеалы и систему идей, частью которых они являлись, ибо в любом случае произошла ли «переоценка всех ценностей»? Такие проявления множились, поскольку старое столетие шло к своему концу. Единственной идеологией серьезного калибра, которая исповедовала веру девятнадцатого столетия в науку, причину и прогресс, был марксизм, не затронутый разочарованием по поводу настоящего, потому что он надеялся на будущий триумф именно тех «масс», чей подъем вызвал так много беспокойства в рядах мыслителей среднего класса.

Достижения в науке, нарушившие почву установленного объяснения, сами были непосредственно частью этого общего процесса преобразованных и обратимых ожиданий, который происходил в это время повсюду среди мужчин и женщин, на общественном или частном уровне, противопоставляясь настоящему и сравнивая его со своими собственными или своих предков ожиданиями (надеждами). Мог ли кто предположить, что в такой атмосфере мыслители больше чем в другие времена были готовы подвергнуть сомнению установленные образы действия интеллекта, обдумывать, или по крайней мере рассматривать до сих пор невероятные? В отличие от начала девятнадцатого столетия, революции, нашедшие отклик, в некотором смысле, в продуктах разума, фактически не имели места, но были скорее ожидаемыми. Они были имплицированы в кризис буржуазного мира, который просто не мог больше пониматься в своих собственных старых границах. Взглянуть на мир по-новому, изменить перспективу было не намного легче. Это было то, что так или иначе большинство людей фактически должны были сделать в своей жизни.

Однако это ощущение интеллектуального кризиса было только феноменом меньшинства. Среди научно образованных людей, можно было бы предположить, он ограничивался немногими людьми, прямо вовлеченными в крах образа видения мира в девятнадцатом столетии, и далеко не все из них остро ощущали его. Круг заинтересованных людей бьш крошечным, даже там, где научное образование резко расширялось, — как в Германии, где число изучающих науки студентов увеличилось в восемь раз между 1880 и 1900 годами — их можно было все еще скорее исчислять в тысячах, чем в десятках тысяч^®*. И многие из них ушли в промышленность или поистине рутинное учительство, где они вряд ли были слишком обеспокоены по поводу краха установившегося образа вселенной. (Одна треть английских дипломированных специалистов в 1907—1910 гг. были учителями начальных школ)“*. Химики, самая многочисленная группа профессиональных ученых того времени, все еще находились лишь на окраинах новой научной революции. Те, которые почувствовали интеллектуальное землетрясение непосредственно, относились к числу математиков и физиков, чьи ряды пока еще росли не очень быстро. В 1910 г. Немецкое и Английское физические общества вместе насчитьгоали только около 700 членов в сравнении с в десять раз большим числом членов вместе взятых Английского и Немецкого ученых обществ по химии^**

Кроме того, даже в наиболее расширенном определении, современная наука оставалась географически сосредоточенным сообществом. Распределение новых нобелевских премий показывает, что ее главные достижения все еще находились в традиционной области научного прогресса — в Центральной и Северо-Западной Европе. Из первых 76 нобелевских лауреатов^* все, кроме десяти, были уроженцами Германии, Англии, Франции, Скандинавии, Нидерландов, Австро-Венгрии и Швейцарии. Только трое были из Средиземноморья, двое из России и трое из быстро растущего, но пока еще второстепенного, научного сообщества США. Остальная часть неевропейской науки и математики завоевывала свою известность — иногда чрезвычайно выдающуюся известность, как в случае с новозеландским физиком Эрнестом Резерфордом, — в основном работая в Англии. Фактически научное сообщество было более концентрированным, чем даже подразумевают эти числа. Более 60% всех нобелевских лауреатов были представителями немецких, английских и французских научных центров.