Microsoft Word - ЭРИК ХОБСБАУМ_662.doc

Они были очевидно доминирующими в социальных науках; и даже в тех естественных науках, которые, казалось, имели прямую связь с обществом и его интересами, социальный и политический элемент часто был решающим. В наш период это было безусловно тем случаем в областях биологии, которые напрямую касалась социального человека и всех тех, которые могли быть связаны с концепцией «эволюции» и сильно политизированным именем Чарльза Дарвина. Оба несли высокую идеологическую нагрузку. В форме расизма, чья центральная роль в девятнадцатом столетии не может иметь слишком большого значения, биология была значимой в теории буржуазной идеологии, так как она перекладывала вину за видимые неравенства между людьми с общества на «природу» (см. <^Век Капитала», глава 14, II). Бедные были бедными потому, что родились худшими. Следовательно, биология потенциально была не только наукой политического права, но и наукой тех, кто подозрительно относился к науке, причине и прогрессу. Немногие мыслители были настроены более скептично по отношению к истинам середины девятнадцатого столетия, включая науку, чем философ Ницше. Все же его собственные труды, и особенно его наиболее амбициозная работа «Воля к Власти»^’’* («The Will to Power»), могут восприниматься как вариант социального дарвинизма, беседа, ведущаяся на языке «естественного отбора», в данном случае отбора, предназначенного произвести новую расу «сверхчеловека», который будет господствовать над низшими расами, как человек в природе господствует над животными и эксплуатирует их. И связи между биологией и идеологией в самом деле особенно заметны во взаимодействии между «евгеникой» и новой наукой «генетикой», которая фактически возникла около 1900 года, получив свое название вскоре после этого от Уильяма Бейтсона (1905).

Евгеника являлась программой применения способов размножения с помощью селекции, известных людям в сельском хозяйстве и выращивании домашнего скота задолго до генетики. Название датируется 1883 годом. Она, по существу, была политическим движением, преимущественно охватывавшем членов буржуазии или средних классов, убеждая правительства в программе позитивных или негативных действий по улучшению генетического состояния человеческой расы. Чрезмерные евгенис-ты полагали, что состояние человека и общества могло быть улучшено только генетическим совершенствованием человеческой расы — концентрируясь на поощряемых ценных человеческих наследственных чертах (обычно идентифицируемых с буржуазией или, соответственно, с цветом кожи людей определенных рас, такими как «нордическая»), и устраняя нежеланные черты (обычно идентифицируемые с бедными, колонизированными или непопулярными чужестранцами). Менее экстремистски настроенные евгенисты оставляли некоторую надежду социальным реформам, образованию и изменению окружающей среды вообще. В то время как евгеника могла бы стать фашистской и расистской псевдонаукой, которая обратилась к преднамеренному геноциду при Гитлере, до 1914 года она ни в коем случае исключительно не идентифицировалась с любой отраслью политики среднего класса, ничуть не больше, чем широко популярные расовые теории, в которых она была скрыта. Евгенические темы появляются в идеологической музыке либералов, социальных реформаторов, социалистов-фабианцев и некоторых других секций левых в тех странах, в которых даижение было модным*, хотя в битве между наследственностью и окружающей средой, или, во фразе Карла Пирсона «природа» и «питание», левые едва ли могли бы ратовать исключительно за наследственность. Отсюда, кстати, и заметный недостаток энтузиазма к генетике среди медицинских профессий в этот период. Большими победами медицины в это время были достижения в борьбе за сохранение и улучшение окружающей среды, как с помощью способов нового лечения вирусных заболеваний (которые, со времени Пастера и Коха, дали рост новой науке бактериологии), так и с помоидью общественной гигиены. Врачи, как и социальные реформаторы, отказывались верить вслед за Пирсоном, что «1 500 ООО фунтов, потраченные на поощрение здоровой линии родства, должны бы сделать больше, чем учреждение санатория в каждом городке», чтобы побороть туберкулез*** Они были правы.

То, что сделало евгенику «научной», было именно появление науки генетики после 1900 года, которая наводила на мысль, что влияние окружающей среды на наследственность могло быть совершенно исключено и что большинство или все характерные черты определялись отдельным геном, т. е. что выборочное размножение человека по линиям Менделя было возможным. Было бы непозволительным спорить, что генетика выросла из проблем евгеники, даже если и были ученые, которые были вовлечены в изучение наследственности «как последствия предшествующего обязательства по отношению к расовой культуре», особенно такие, как сэр Фрэнсис Гелтон и Карл Пирсон”* С другой стороны, связи между генетикой и евгеникой в период между 1900 и 1914 годами были весьма тесными, и как в Англии, так и в США ведущие личности в науке ассоциировались с движением по изучению причин наследственности, хотя даже до 1914 года, по крайней мере и в Германии, и в США, граница между наукой и расистской псевдонаукой была далеко не четкой^* Между войнами это побудило серьезных генетиков к выходу из организации по-