Microsoft Word - ЭРИК ХОБСБАУМ_662.doc

В малых западных странах, таких, как Норвегия, не бьшо ярких Проявлений кризиса уверенности буржуазии в своих целях; подтверждением служат образы «столпов общества» небольшого провинциального промышленного города в Норвегии, созданные в известной пьесе Генрика Ибсена (1877 г)^^. В отличие от них капиталисты России имели определенные основания чувствовать, что против них настроены все слои традиционного общества — от великих князей до мужиков, не говоря уже о рабочих, которых они нещадно эксплуатировали. Некоторые преуспевавшие капиталисты чувствовали неловкость от своего преуспевания: таким был Лопахин в пьесе Чехова «Вишневый сад»; а известный текстильный магнат Савва Морозов покровительствовал искусству и давал деньги большевикам; впрочем, быстрая и успешная индустриализация вдохновляла капиталистов России и укрепляла их уверенность в себе. Так что среди русских предпринимателей в последние два десятилетия перед 1917 годом укрепилось убеждение в том, что «в России не может быть никакого иного экономического строя, кроме капитализма», и что русские капиталисты достаточно сильны для того, чтобы быстро поставить на место своих рабочих; поэтому приход Октябрьской революции, сменившей в 1917 году Февральскую буржуазную революцию, оказался достаточно странным и неожиданным событием. (Один из лидеров русских промышленников, разделявший умеренные политические взгляды, заявил 3 августа 1917 года: «Мы утверждаем, что происходящая революция — это буржуазная революция (возгласы в зале: «Правильно!»); что буржуазный строй необходим и неизбежен; а отсюда следует вполне обоснованное заключение: люди, управляющие страной, обязаны думать и действовать в соответствии с делами и образом мыслей буржуазии»”*

Таким образом, в развитых странах было достаточно много преуспевавших деловых людей и профессионалов, чувствовавших, что ветер истории все еще надувает паруса «корабля капитализма»; хотя вызывало опасения состояние двух главных «мачт»: частных фирм, управлявшихся их владельцами, и семей, в которых центром существования был мужчина — владелец фирмы. Передача управления делами крупного бизнеса в руки функционеров, работавших за оклады, и потеря независимости предпринимателями, объединявшимися в картели, создали новую ситуацию, которая все же, как заметил с облегчением один германский историк-экономист того времени, «была пока очень далека от социализма»^** Однако сам факт того, что частный бизнес и социализм могут оказаться в определенной связи между собой, показывал, что новая экономика уже далеко ушла от общепринятой идеи частного предпринимательства. Что же касается эрозии буржуазной семьи, вызванной во многом эмансипацией женщин, то она, конечно, могла подорвать идейную стойкость класса, для которого прочная семья служила одной из главных опор, поддерживавших его респектабельность, связанную с соблюдением моральных норм, и который сильно зависел от поддержки и разумного поведения своих жен (см. «Век Капитала», гл. 13).

Особенно обострял все проблемы и подрывал твердую уверенность буржуазии кризис ее идеологии и убеждений, охвативший многих, за исключением некоторых сознательных и набожных католических слоев. Ведь буржуазия верила не только в индивидуализм, респектабельность и собственность, но и в прогресс, реформы и умеренный либерализм. В вечной политической битве, которая в XIX веке шла в верхних слоях общества между партиями «движения» или «прогресса и «партиями порадка», средние классы, в абсолютном большинстве, были, безусловно, на стороне «движения вперед», хотя и не отвергали порядок. Однако прогресс, реформы и либерализм — все это переживало кризис (мы еще поговорим об этом ниже). Правда, прогресс науки и техники не вызывал сомнений; столь же надежными казались перспективы развития экономики, особенно после сомнений и колебаний, возникших в годы депрессии; но прогресс экономики породил организованные рабочие движения, возглавлявшиеся подрывными элементами. Политический же прогресс казался гораздо более проблематичным явлением в свете происходившей демократизации. Что же касается области культуры и нравственности, то здесь ситуация выглядела все более запутанной. Общество 1900-х годов не могло понять, что ему делать с философией Фридриха Ницше (1844—1900) и Мориса Барреса (1862—1923), ставших духовными наставниками для людей, отцы которых руководствовались в плаваниях по житейским морям идеями Герберта Спенсера (1820—1903) и Эрнеста Ренана (1820—1892).