Габриэле Кроне-Шмальц - Понять Россию. Борьба за Украину и высокомерие Запада

Если смотреть с позиции сегодняшнего дня: разве не специально тогда говорилось о распаде, а не реорганизации? Не было ли в этом чего-то изобличающего? Быть может, Москва справилась бы со всем гораздо лучше, если бы этот исторический отрезок связывали не только с потерями – территориальными, эмоциональными, статусными, наконец, – но и с обретением новых возможностей?

Практически бескровный развал Советского Союза можно было назвать политическим шедевром. Но вместо того чтобы поддержать этот процесс, Запад отправил Россию на скамейку штрафников. Не секрет, что энтузиазм США по поводу единого европейского дома, в котором обоснуется вся Европа, включая Россию, был весьма скромным. Не зря опытный американский советник по безопасности Збигнев Бжезинский написал в 1997 году: «Главный геополитический приз Америки – это Евразия (…) Евразия – это шахматная доска, на которой в будущем будет происходить борьба за мировое господство».

Михаил Горбачев сравнивал свою тогдашнюю ситуацию с одной восточной притчей, в которой человека, едущего на старом осле, прохожие называли живодером. А когда он решил сам понести своего старого осла, его стали обзывать дураком. «Политика – это искусство возможного, – говорил Горбачев, добавляя: – А все остальное – приключение». Иногда полезнее привести пример человеческих взаимоотношений, чтобы осознать важные понятия, которые не всегда доступны в заумных научных дискуссиях. Например: даже если брак не был узаконен, но длился десятки лет, при разводе требуются определенные правила для цивилизованного раздела совместно нажитого имущества. Уравнение, в котором для того, чтобы все вдруг стало хорошо, нужно всего лишь поскорее отделиться от Москвы, не сходится как в экономическом, так и в политическом плане. И Украина – лучшее тому доказательство.

Использование терминов «Советский Союз» и «Россия» в качестве синонимов, продолжавшееся на протяжении десятилетий, привело к тому, что Россия, уже будучи самостоятельным государством, продолжала восприниматься «чем-то вроде» Советского Союза, со всеми вытекающими отсюда негативными ассоциациями. Конечно, не в последнюю очередь это связано с тем, что Россия как единственный резонный правопреемник Советского Союза вынуждена платить по его счетам. А слово «Москва» по-прежнему выступает синонимом имперских амбиций мировой державы, поставленной на колени. В отличие от всех остальных независимых государств, появившихся после распада Советского Союза, Россия не получила шанса начать все с чистого листа и с самого начала находилась под пристальным вниманием «международного сообщества», мечтавшего раз и навсегда установить свои правила и в этой части мира.

Если бы тогда больше людей «понимало», каким образом в то время строилась жизнь на территории бывшего Советского Союза, многие из условий Международного валютного фонда и Всемирного банка были бы совсем иными. И неважно, почему они были такими – по незнанию или из некомпетентности либо недобросовестности, – теперь все это уже не имеет значения. Просто так сильна была политическая воля Москвы, стремившаяся к Западу, и так велико было доверие к новым друзьям с Запада, что ветхий колосс пошел практически на все условия. Приватизация стала волшебным словом. И если у кого-то возникали сомнения, то он немедленно причислялся к неисправимым коммунистам и врагам реформ.

Прописная истина гласит, что даже самые убедительные теории на практике могут попросту рассыпаться в прах. Возьмем для примера сельское хозяйство. Частные фермеры при Ленине и Сталине принуждались к коллективизации, а более зажиточное население, так называемые кулаки, в конце 1920-х – начале 1930-х годов прошлого века систематически уничтожались. Память о том, что процветающее благосостояние равносильно смертному приговору, не так уж легко выбросить из головы. Добавьте сюда постоянную боязнь быть уличенным в подозрительных связях. В переходный период проекты законопроектов по налогообложению менялись практически ежедневно. Появлялись ставки и в 30, и в 90 %, и при этом все решения имели обратную силу. Так неужели можно всерьез ожидать, что миллионы людей вдруг покинут города и немедленно начнут заниматься своим бизнесом? Пожалуй, для этого нужно много мужества. Где только взять это мужество людям, которые на протяжении всей своей жизни были вынуждены жить незаметно и приспосабливаться.

В начале 1992 года Ельцин выпустил указ, согласно которому все колхозы и совхозы, то есть все сельскохозяйственные государственные предприятия, были расформированы и приватизированы в течение трех месяцев. Со стороны Запада он сразу же снискал себе за это похвалу. Решительные действия Ельцина были оценены очень высоко и признаны сенсационными. За полтора года до этого Горбачев предпринял похожие шаги. Он говорил, что все убыточные колхозы и совхозы должны быть немедленно распущены и приватизированы. Если взглянуть объективно, 80 % этих компаний действительно работали в себе убыток. Однако люди не понеслись навстречу этому предложению с распростертыми объятиями и выкриками «Ура, свобода!». И даже ельцинский указ не имел такого эффекта. На практике одна из множества трудностей заключалась в том, что революционные преобразования в какой-либо области вели к исключению ее из существующей прежде системы и изоляции. Конкретный пример: далеко ли уйдет частный фермер, если у него нет торгового посредника и он вынужден реализовывать свои товары сам? Особенно если кругом расставлены сети государственных торговых организаций, сокращать или отменять которые в то время еще и не думали.