Герфрид Мюнклер - Империи. Логика господства над миром. От Древнего Рима до США

Большое значение для убедительности имперской миссии имеет дискурсивная сущность того, против чего эта миссия направлена, то есть, соответственно, политическому доминированию чего она должна воспрепятствовать: здесь это будет обозначено общим понятием варваров или варварства.

Дискурс о варварстве является характерной чертой по меньшей мере тех империй, которые сделали своей задачей цивилизирование покоренных ими территорий51. Центральная его функция состоит в том, чтобы маркировать границы империи, отделяющие асимметричные миры. Здесь речь не идет, как в случае с межгосударственными границами, о принципиальной однородности. На границе империи закачивается мир хорошего и высокоразвитого и начинается область беспорядка и непредсказуемости, где постоянно надо быть настороже. Имперские границы поэтому также являются границей между Космосом и Хаосом. То, что империи, как уже однажды упоминалось, придают значение обеспечению полупрозрачности своих внешних границ, становится понятным именно через такое их понимание.

Проявляющаяся в рамках дискурса о варварстве асимметрия дает о себе знать прежде всего в том, что она описывает одного как субъект, а другого как объект политики и соответствующим образом вписывает в мир политических представлений. На это, конечно, можно было бы возразить, что разделение субъектов и объектов на периферии империй вытекает из действий власти и не требует никакого обсуждения. Однако то, что без дискурса о варварстве было бы простым обращением к власти или же только различием между хорошо организованным военным аппаратом и рыхлыми союзами племен, в рамках этого дискурса превращается в легитимизированное различие, которое может быть смягчено, только если варвары будут подвластны цивилизирующим усилиям империи, то есть если они окажутся готовыми к тому, чтобы «разварваризироваться». Они должны стать такими же, как жители империи, чтобы получить в нее доступ. Иначе вход для них будет открыт только в качестве пленных, которых будут выставлять на всеобщее обозрение, чтобы одновременно показать мощь империи и лишний раз осведомить об имеющейся угрозе со стороны варваров. Эта традиция, восходящая к триумфальным шествиям победоносных римских полководцев и императоров, продолжается в этнографических экспозициях европейских колониальных держав и доходит до изображений пленных талибов после недавней войны в Афганистане.

Принципиально асимметричный по сути дискурс о варварах может принимать различные формы: он может быть этнографическим, причем в любое время открыт путь к са- моцивилизированию за счет политического и социального сближения с империей; он может быть обоснован религиозно, что означает, что «разварваризация» происходит при переходе в религию империи; наконец, он может обращаться к расистским категориям, как это часто случалось при колониализме, а потому «разварваризация» полностью исключалась. Впрочем, лишь очень редко дискурс о варварах ограничивался лишь этими формами. По большей части его формы были связаны или накладывались друг на друга, что могло привести как к большей напряженности на границах, так и к смягчению пограничного режима. Асимметричная базовая основа оставалась, тем не менее, в силе в любом случае. Одновременно дискурс о варварах вызывал на имперской периферии различие между внутри и внешне ориентированным империализмом, что в действительности случается довольно редко. В протяженных приграничных областях империй переходы от внутреннего в внешнему бывают сильно размытыми, поэтому не предопределено, в каком отношении и в какой степени то или иное племя или клан будут настроены про- или антиимперски. В связи с этим дискурс о варварстве раз за разом используется и для семантического укрепления границы, которая иначе попросту была бы смыта или же стала бы неразличимой. Он вводит воображаемую линию разграничения, которая должна компенсировать фактическое отсутствие контуров у империи. Сообщаемая при этом асимметрия не определяется в приграничных регионах империи, но она дает центру уверенность, что границы его владений находятся под контролем.

Понятие варварства было впервые политически осмыслено под впечатлением от греко-персидских войн и от претензий Афин на гегемонию в античной Греции. Варвар стал олицетворением цивилизации, противопоставляемой греческому образцу, за счет чего завоевательная политика афинян приобретала цивилизирующую функцию52. У Геродота варвар характеризуется кочевым образом жизни и беспорядочным сексуальным поведением; он пьет неразбавленное вино, ест сырое мясо и не останавливается перед каннибализмом. Таким образом, имперское цивилизирование означает переход кочевников в приграничных регионах к оседлости, а также прекращение у них практики человеческих жертвоприношений и каннибализма53. В мире коллективных представлений населения империи именно последнее раз за разом ставится в центр внимания. Помимо рассказов о принесении в жертву людей и о каннибализме имперскую картинку варварства определяет еще и распространенное у кочевников похищение женщин [94] В Китае дело дошло до ужесточения представлений о варварах во времена династии Сун на юге и монгольской династии Цзинь на севере соответственно, на что повлияли рассказы о судьбе китайских женщин в руках варвар ов. См.: Ebrey. China. S. 150f. Примеч. авт. Автор не совсем точен: Цзинь (1115-1234) - династия не монгольская, а чжурчжэньская, впоследствии монголами уничтоженная. .