Рене Претр - Там, где бьется сердце. Записки детского кардиохирурга

Но его еще не было.

Хитенду все еще не прибыл, а ведь прошло уже четыре часа с тех пор, как он должен был выехать.

— Где там эти авиаторы?

Ожидание становилось тревожным. Мы знаем, как быстро высыпаются песочные часы резервов сердца. Уже сейчас их явно очень мало, а нам известно, что миоциты — мышечные клетки сердца — не могут жить бесконечно в состоянии апноэ. Меня охватила глухая злоба. На самого себя, что согласился принять сердце, которое находилось так далеко для такой сложной трансплантации. На Хитенду, которого до сих пор не было. На судьбу, которая смеялась над нами. Чтобы успокоиться, я снова взял в руки кюветку, в которой лежало удаленное сердце. Оно было неподвижно. Жизнь оставила его. Хотя я и знал, что оно было серьезно больно, я все-таки был удивлен, что оно так быстро сдало свои позиции. Стоило только вынуть его из груди, как оно сразу прекратило борьбу, которую так отважно вело на грани разрыва в течение стольких месяцев. И тут, наконец, Кристоф…

— Они только что сели в аэропорту. Пока приедет скорая помощь… В общем, они будут здесь через двадцать минут.

Эти последние двадцать минут сами тянулись бесконечно. По моим биологическим часам прошел уже целый час. Я продолжал ворчать на несогласованность действий, на Хитенду, на себя самого. И наконец-то! Вдалеке послышалась сирена скорой помощи. Прошло еще добрых пять минут, прежде чем коридор ожил, открылись двери нашей операционной и появился Хитенду.

— Хитенду, чтоб тебя, где вас черти носили?

— Так, Рене, не ори! Быстрее не могли. Не так все просто.

— Ладно, позже разберемся. Беги мыться, встанешь напротив. Барбара, встань справа от меня.

Вальтрауд приняла пластиковую упаковку, обрезала верхнюю часть и подала мне открытый пакет. Моя рука погрузилась в ледяную воду. Я вынул столь долгожданное сердце и осмотрел: оно было вялым, холодным, красивого желто-коричневого оттенка. Оно помещалось у меня на ладони. Размером с лимон. Мгновение я смотрел на него… и меня охватила дрожь. Очень неприятная. Дрожь сомнения. Как раз из-за его размеров. Мне казалось, что оно лишь частично сможет заполнить зияющую дыру и окажется слишком маленьким и слабым, чтобы обеспечить кровообращение Михаэля. Тревога росла, у меня задрожали колени. Но, в любом случае, у меня не было другого выбора, кроме как имплантировать его. Жребий брошен уже давно. Я сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя, и попытался мыслить логически, твердя себе: «Это сердце работало у ребенка того же возраста. У них один и тот же вес, одна и та же циркуляторная нагрузка. И нет никаких причин, чтобы оно не смогло поддерживать такое же кровообращение. Это не оно маленькое, это брешь, оставленная другим сердцем, большая».

Я поднес его к полости в грудной клетке. Зияющая пустота, против всех законов природы, не давала мне покоя. Я поспешил заполнить ее, поместив туда новое сердце. В этой обширной пустоте оно казалось еще более хрупким. Мне отчасти казалось, что мы ставим моторчик от газонокосилки под капот большущего седана. Я начал первый, самый глубокий шов, который соединит новое сердце с левым предсердием Михаэля. Затем принялся за шов на аорте. Закончив, я удалил оттуда воздух и снял аортальный зажим. Это ключевой момент, так как теплая кровь будет снова орошать сердце и положит конец долгой задержке дыхания, которая началась в момент изъятия в Италии. Стресс асфиксии, который медленно и неумолимо действовал все сильнее, наконец исчез. Мы только надеялись, что он не дошел до стадии клеточных повреждений. Мы сделали паузу, принимая во внимание важность момента. При вливании крови разогретый орган должен вернуться к жизни. Это один из двух моментов истины при трансплантации.

Прошло двадцать секунд, на первый взгляд ничего не происходило: миокард оставался дряблым, он бездействовал. Тридцать секунд — по-прежнему. Я тронул желудочек пинцетом. Никакой реакции. Я не удержался от угрожающего взгляда на Хитенду. Он пристально разглядывал сердце, скорее всего для того, чтобы не смотреть на меня. Тем не менее я как в зеркале видел, что он тоже волнуется. Шестьдесят секунд — сердце вздрогнуло. Восемьдесят — еще раз, а затем — первое сокращение. Наконец-то! Оно произошло с некоторым запозданием, но оно сильное. Через десять секунд — второе, за ним еще одно, а затем еще. Они уже следовали одно за другим, и частота их возрастала. Появился сердечный ритм с такой типичной, чарующей тональностью. Эта мелодия приятна для нашего слуха, она дарит надежду и успокаивает. Особенно сейчас. Мы одновременно выпрямились. Наши взгляды встретились. Мы едва сдержали вздох облегчения. Мы слишком хорошо знали, что, даже если первый тур за нами, победа еще не гарантирована.