Макс Пембертон - Доверьтесь мне. Я – доктор

Это распространенная проблема в медицине. Теоретически тут все ясно. Но на практике болезнь и здоровье пересекаются с множеством других обстоятельств. Домашнее насилие – не медицинская проблема. А травма головы – да. Все это ужасно неправильно. Ты словно подлатываешь раненого солдата, чтобы он вернулся на войну, но положить конец самой войне никак не можешь, или, в случае Суприи, выписываешь женщину, которую муж наверняка снова будет избивать.

Понедельник, 12 июля

Я сижу в лекционном зале и слушаю, как распинается оратор. На экране мелькают улыбающиеся лица, радостно взирающие на меня. Под ними ключевые фразы цветным шрифтом. Мужчина, стоящий передо мной, объясняет, почему в следующем году в нашей больнице сократится количество персонала. И улыбается. Это, утверждает он, принесет огромную пользу пациентам и улучшит качество предоставляемых услуг.

Сегодня утром всех интернов созвали в лекционный зал на презентацию новой правительственной инициативы по модернизации Национальной службы здравоохранения. У меня слипаются глаза, хоть спички вставляй. Льюис дремлет рядом. Но, прислушавшись к содержанию презентации, я начинаю просыпаться. Лектор разливается на тему модернизированной и усовершенствованной карьерной структуры. Об упрощении процедур. Об ориентирах. Об уважении к выбору пациента. Но в действительности все это ничего не значит. Переливание из пустого в порожнее. Он рассуждает о компетентности медицинского персонала, в то время как всех нас, от интернов до главврачей, считают полными бездарями. Говорит об ответственности, когда ее, эту ответственность, отбирают у нас и передают «знающим людям», вооруженным диаграммами и бизнес-схемами. О выборе, которого на самом деле нет. Мне словно опять 15 лет, и я сижу на уроке литературы. «Война – это мир. Свобода – это рабство. Незнание – сила», – вспоминаю я, как мы разбирали Оруэлла «1984».

Язык, который используется для обсуждения работы Национальной службы здравоохранения и внутри нее, как будто специально выдуман, чтобы маскировать реальную ситуацию. Пока народ бунтует против планового сокращения количества больниц, правительство горячо заверяет, что именно этого пациенты хотят. Медицинские учреждения будут закрываться с целью спасения человеческих жизней. Люди не лишаются работы – просто «процедуры упрощаются», а услуги «модернизируются»; драгоценная система бесплатного здравоохранения станет только лучше, если ее урезать. В нашу эпоху конкурентной борьбы очень важно уметь играть словами. Плохие вещи, если их переименовать, можно выдать за хорошие, а если повторять новые названия снова и снова, то, может, и другие в это поверят.

Передо мной не просто новоизобретенный язык, а новый способ смотреть на мир: счастливый мир улыбающихся лиц, радостно взирающих с экрана, пока Национальную службу здравоохранения разрушают, медленно, но верно.

Среда, 14 июля

Поздний вечер, я на дежурстве. Крейг, сидящий передо мной на койке, выглядит странно. И очень странно дышит. Я знаю, что рассуждаю сейчас не как врач, но в 3 часа ночи это позволительно, честное слово.

Меня вызвала сестра.

– Он практически задыхается, – сообщила она по телефону. – Едва может говорить. Но он не астматик.

Она прочитала жизненные показатели. Пульс очень частый, давление опасно низкое. Пульсовой оксиметр, измеряющий количество кислорода в крови, показывает 75 %, когда в норме должно быть около ста.

– Тебе лучше поторопиться, – закончила она.

Я бросаюсь в отделение и тут же натыкаюсь на него. Он сидит на кровати, дышит очень часто и выглядит напуганным. Вены на шее вздулись. Пациенты в других боксах спят; прикроватная лампа освещает его лицо, бледное и мокрое от пота. Что же такое с ним происходит? Пытаюсь сохранять спокойствие. Начнем сначала. Сестра пересказывает мне историю болезни Крейга, надевая ему кислородную маску, и я осматриваю его.

Он оказался в больнице из-за болезни Крона. Ему сделали кое-какие обследования, и сейчас у него в желудке находится зонд. Может ли это провоцировать симптомы? Мне на память немедленно приходит миссис Лэмприл и моя Большая Ошибка, и я требую от себя не забыть об общей клинической картине, как случилось в тот раз. Нельзя позволить сбить себя с толку. Я выслушиваю грудную клетку. Справа отчетливо слышно, как воздух попадает в легкое и выходит из него. Слева, однако, полная тишина. Постучав по левой стороне груди, я улавливаю не глухой звук, а резонирующий, словно из пустой почки. Гортань смещена вправо. Я застываю на месте, в полном ужасе от осознания того, что происходит передо мной. У парня напряженный пневмоторакс, и он умрет в течение нескольких минут, если я ничего не предприму. Его левое легкое сжалось, и возникло отверстие между ним и стенкой грудины. С каждым вздохом воздух попадает в это отверстие, но выйти оттуда не может, поэтому грудная клетка расширяется, сжимая легкое все сильней. По мере роста давления сжимается и сердце; вот-вот оно перестанет биться. И тогда Крейг умрет.