Сборник - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Итак, можно ли сказать, что образовательные модели дворян мантии и дворян шпаги противоречили друг другу в раннее Новое время? Они, несомненно, различались в XVI веке, когда обедневшие дворяне шпаги пытались вернуть себе богатство и власть в сражениях, а юристы погружались в свои штудии. Однако уже в следующем столетии две образовательные модели стали все больше напоминать друг друга: дворяне мантии, теперь наследовавшие свой статус, постепенно перенимали династическую модель, свойственную дворянам шпаги. Ориентация на примеры отцов и предков была очевидным образом позаимствована дворянами мантии именно у дворян шпаги и напоминает о неоднозначности дворянской идеологии. Считая себя более одаренными, чем обыкновенные люди, дворяне признавали и необходимость для наследников быть достойными своих титулов. В этом же ключе рассуждал и Гийом де Ламуаньон, намеревавшийся передать свои ресурсы, связанные с карьерой (библиотеку и портрет Биньона), старшему из своих наследников, но только при условии, что он будет образованным человеком. Если бы он им не стал, библиотека и портрет перешли бы следующему образованному человеку в семье [120]. Как для дворян шпаги, так и для дворян мантии обучение детей означало моделирование их личности с целью подготовить их для предназначавшейся для них карьеры. Впрочем, это верно лишь до определенной степени. Личные склонности и пристрастия должны были приниматься во внимание, что косвенно подтвердил и сам Байе, радовавшийся любознательности своего ученика [121].

Вместе с тем книга Байе – памятник той эпохи, когда власть дворян мантии достигла своего апогея. В карьере Гийома де Ламуаньона воплотилось их могущество, впоследствии по ряду причин ослабевшее. Или, если выразиться точнее, после того как Людовик XIV ограничил стоимость должностей, возник разрыв между двумя группами дворян мантии: теми, кого можно назвать «аристократией мантии» (генеральный прокурор и президенты палат парламента), и прочими членами парламента («советниками») [122]. Ламуаньоны, безусловно, принадлежали к первой категории. Сохранили ли они верность латинской и греческой литературе в следующем веке? Воспитывали ли дворяне мантии, стоявшие ниже в иерархии, своих детей так же, как и Ламуаньоны? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимы дальнейшие исследования.

В середине XVII века в результате событий Хмельниччины возникли такие историко-административные регионы, как Гетманщина и Слободская Украина [123], ставшие частью Московского государства. В силу этого сложилась иная политическая и социальная реальность, а казачество со временем переформатировалось и изменило свои функции. Новая социальная элита на указанной территории формировалась из казацкой старшины и частично из старой шляхты. Уже в конце XVII – начале XVIII века обозначилось ее обособление [124]. В XVIII веке казацкая старшина проходила нобилитацию в Российской империи, в результате чего ее права стали тождественны правам российского дворянства. Процесс нобилитации повлиял на формирование представлений о воспитании детей, определил некоторые изменения или корректировку представлений о воспитании, уже существовавших в казацкой среде. Целью данного исследования является реконструкция стратегий и программ воспитания детей полковой и сотенной старшины Гетманщины и Слободской Украины в XVIII веке. В первой части статьи мы определим особенности казацкой старшины Гетманщины и Слободской Украины как социального слоя. Затем выделим «реперные» точки стратегий воспитания казацкой старшины (домашнее обучение; коллегиумы и университеты, специальные заведения для дворян). Наконец, в третьей части статьи кризис «латинского образования» будет соотнесен с поиском новых ориентиров, связанных с приобретением дворянского статуса.

Вопрос о воспитательных идеалах, стратегиях и программах воспитания довольно многочисленной украинской казацкой старшины на сегодня остается открытым. Исследователи, которые обращались к теме воспитания детей в семьях казацкой верхушки, делали это на примерах семей генеральной старшины (Ханенко, Марковича), то есть высшей прослойки общества. Поскольку таких семей было немного, есть основания полагать, что историки анализировали их особенный, порой уникальный опыт. Соответственно, его вряд ли уместно «механически» экстраполировать на представителей сотенной или полковой старшины (которая со временем станет уездным и губернским средним и мелкопоместным дворянством).