Сборник - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Главное же сходство двух моделей образования заключается в использовании примера предков ученика как модели для подражания. Дворяне шпаги гордились деяниями своих предков и убеждали своих детей следовать им. Байе тоже пользовался своим собранием имен и жизнеописаний молодых писателей, чтобы вдохновить Кретьена де Ламуаньона на подражание его предкам, хотя их деяния лежали в сфере учености, а не на поле брани. Правда, рассуждая о Пьере де Ламуаньоне, жившем в XVI веке, Байе принимает позу беспристрастности и пишет о нем исключительно как о писателе, а не как о члене семьи Кретьена [110]. Однако от этой беспристрастности не остается и следа, когда речь заходит о двух других героях его книги – Жероме Биньоне и Гийоме де Ламуаньоне. Они оба были знамениты своей ученостью, и оба достигли вершин карьеры: Биньон стал генеральным прокурором (в 1623–1656 годах), а Гийом де Ламуаньон – главой парижского парламента. Байе призывал своего ученика подражать в первую очередь именно этим образцам.

Биньон представлял собой проблему потому, конечно, что не принадлежал к семейству Ламуаньон. Однако он был другом Гийома де Ламуаньона и в некотором роде «вошел в семью». Во всяком случае, именно так об этом писал Байе [111], хотя у нас создается впечатление, что произошло обратное: Ламуаньоны присвоили Биньона в качестве почетного предка своей семьи. Гийом де Ламуаньон учил сына равняться на Биньона, и его сын учил своего сына тому же. Байе сказал своему ученику, что однажды он унаследует портрет Биньона, который Гийом почитал одной из главных имевшихся у него ценностей: следовательно, мальчик должен был брать пример с Биньона в том, что касалось образованности и добродетелей [112]. Интересно отметить, что Ламуаньоны были не единственным семейством, которое использовало имя Биньона для улучшения своего имиджа. Ученый Жиль Менаж в книге по семейной генеалогии, которую он написал для своего племянника, хвастался, что его отец, адвокат в провинции Анжу, был любимцем Ролана, отца Жерома Биньона [113]. По всей видимости, связь с Биньонами придавала дополнительный блеск семье Менаж, занимавшей куда более скромное положение среди дворян мантии, чем Ламуаньоны, и стремившейся поэтому отнести такую связь в более далекое прошлое. Изучение подобных связей с высокопоставленными предшественниками в других письменных трудах этого времени может немало рассказать как об отношениях между семьями дворян мантии, так и об их образовательных стратегиях.

Самым главным образцом для подражания, предложенным Байе, был, конечно, сам Гийом де Ламуаньон. На самом деле Гийом не был вундеркиндом, во-первых, потому, что его мать считала, что единственное, чему важно научить ребенка, – религия, а во-вторых, потому, что его наставник был некомпетентен [114]. Тем не менее Байе включил его в свою книгу вместе с другими людьми, которые начали учиться поздно и очень сожалели об этом. Список этих людей заканчивает книгу. Он начинается с Сократа и Платона и, в хронологическом порядке, заканчивается Гийомом де Ламуаньоном. Хотя и помещенный в конец списка, Гийом тем не менее занимает в книге много места. Байе посвящает ему больше текста, чем кому-либо другому, и описывает его в стиле близком к агиографии. Прежде всего, при помощи образа Гийома де Ламуаньона Байе пытается увлечь ученика, подчеркивая любовь к нему деда и его надежды на прекрасное будущее внука [115]. И дело не только в том, что Гийом де Ламуаньон хотел быть наставником своего внука [116], а мальчик должен был однажды унаследовать портрет Биньона, который его дед так ценил [117], но и в том, что он должен был стать и наследником библиотеки (которая, как и картина, на момент написания книги принадлежала его отцу) [118]. Подобно ему, Франсуа-Анри д’Агессо, безусловно, тоже намеревался сделать своего отца образцом для собственных детей – и поэтому напрямую обращался к ним в его биографии.

В целом обе семьи приняли идеал династической преемственности от отца к сыну, типичный для дворян шпаги и для королевских семей, хотя он и противоречил традиционной преемственности, освященной обычаем, в которой женщины играли более важную роль [119]. Возможно, именно это объясняет происхождение семейного спора о том, насколько рано Кретьен де Ламуаньон должен был начать учиться. Можно предположить, что его мать заботилась о здоровье ребенка больше, чем о его будущей карьере. В любом случае, хотя Ламуаньоны и д’Агессо считали нужным изучать гуманитарные науки, эта модель династической преемственности некоторым образом трансформировала традиционную гуманистическую программу обучения. Домашнее образование или обучение в пансионе оказывались более предпочтительными, чем коллегиум, так что модель образования приближалась к той, что была принята у дворян шпаги.