Барт Лоо - Шансон как необходимый компонент истории Франции

Альбер Камю рассказывал, что, несмотря на суматоху, он прилежно работал над передовицей для подпольной газеты «Комба», одна из фраз его статьи позднее постоянно цитировалась: «Многие погибли из-за своего решения поступить наперекор судьбе».

Последним оплотом сопротивления немцев стал отель «Majestic» [74], неподалеку от Триумфальной арки. Французские солдаты еще только подходили к отелю, а парижские пожарные уже подняли над аркой гигантский триколор. Когда началась перестрелка, сбежавшийся народ попрятался. Ив Монтан и Эдит Пиаф, держась за руки, стояли за деревом. Немцев выкурили быстро. Один за другим они выходили из отеля, подняв руки вверх. Под гигантским триколором начался народный праздник. Но жажда мести темной тенью накрыла празднующих. Пиаф едва успела остановить подлеца, пытавшегося швырнуть гранату в грузовик с пленными немцами.

Де Голль, не хуже Гитлера понимая, как важны символы, тотчас же поспешил в Париж. В мэрии он произнес речь, которая вошла в историю.

Париж изранен, Париж разрушен, Париж измучен, но Париж освобожден! Освобожден для себя, освобожден своими жителями с помощью всей Франции, можно сказать, Франция сражалась здесь, Франция, бессмертная Франция!

Радость, песни, шапки, летящие в воздух. Трезвые зрители отметили, что он ни словом не упомянул об Америке. Так родилась легенда о французах, освободивших Париж без посторонней помощи, хотя без высадки в Нормандии это вряд ли случилось бы так скоро. Но «волки покинули Париж», чтобы Реджани смог закончить свою песню именно этими словами: «Les loups ouh les loups sont sortis de Paris» .

Пока в воздух летели пробки от шампанского, Морис Шевалье собирался с силами. Он нашел то, что искал, – новую песню, «Цветы Парижа» ( Fleur de Paris ). И надеялся, что она поможет ему «замолить» мелкие грешки времен оккупации.

Трубы, аккордеон и, конечно, слова, ожидаемые счастливыми патриотами:

«Цветы Парижа» Шевалье передавались из уст в уста, от улицы к улице, а рефрену подпевали все. Но в глазах commission d'Epuration [75]Шевалье все еще оставался подозрительным типом.

В конце концов его взял под защиту безупречный Луи Арагон, поэт, занимавший высокое положение в Коммунистической партии Франции. Так что Шевалье до самой смерти сочувствовал французской Компартии, а публика его обожала.

Шевалье удалось выйти сухим из воды, но далеко не всем повезло так, как ему. Из 7000 приговоренных к смерти 767 коллаборантов было казнено, остальные исчезли в тюрьмах или трудовых лагерях. Лаваль был расстрелян, Петэн, из уважения к его почти 90-летнему возрасту, получил пожизненный срок и шестью годами позже отдал богу душу. Некоторым актерам было временно запрещена профессиональная деятельность.

Женщины, делившие ложе с врагом, были обриты наголо. Юный Брассенс присутствовал при такой публичной экзекуции. Это выглядело, по его мнению, тошнотворно. Его негодование вылилось в «Кому нужна поддержка» ( «La tondue» , 1964). «Я должен был выбрать, на чьей я стороне, чтобы получить ее локон», «но я отказался – парикмахеры пугают меня». Так называемое épuration [76]после войны вынесло наверх, как водится, самое мерзкое, что есть в человеческой природе. Нормальная жизнь начала понемногу восстанавливаться, только когда «ревнители чистоты» угомонились.

Нельзя сказать, что все было в порядке. Экономика Франции далеко не сразу встала на ноги. Улицы больших городов пестрели самодельными плакатиками вроде: «Дайте нам масла, а не можете – верните бошей». Пекари и мясники иногда неделями не открывали свои лавки. Все распределялось по карточкам. Заработки падали.

Экономика начала возрождаться только в 1949 году. Между тем музыке приходилось, с одной стороны, выражать чувство счастья по случаю освобождения после четырехлетней оккупации, а с другой – помогать забыть о том, что жизнь все еще тяжела.

Эдит Пиаф была до смерти рада, что война кончилась, а присутствие юного Ива Монтана приводило ее в восторг. Сидя в кафе на Елисейских полях, она напела Марианне Мишель мелодию, которую назвала Les choses en roses [77]. Музыка нравилась ей безумно, но Пиаф считала, что эта песенка не для нее. «Может, ты ее споешь?» – сказала она подруге. Марианна Мишель спела песенку по радио, но поменяла les choses на la vie [78]. Слушатели отреагировали восторженно. Пиаф тут же изменила свое мнение и в 1946 году забрала песню у Марианны. Взгляните на текст, и вы почувствуете, как песня взмывает вверх: