Барт Лоо - Шансон как необходимый компонент истории Франции

Пятого июня 1944 года Радио Лондона передало в эфир странную фразу: «Les sanglots longs des violons de l’automne» («Долгие песни скрипки осенней, зов неотвязный»). Начитанные французы знали, что это – первая строка из стихотворения Верлена «Осенняя песня» ( Chanson d’automne , 1866). Но никто не понял, что означают эти слова.

А это было предупреждение Сопротивлению накануне высадки союзников. Позже последовала и вторая строка – « bercent mon coeur d’une langueur monotone» . Это заставило всех участников Сопротивления подскочить на месте: теперь они точно знали, что высадка начнется в течение ближайших суток. Слушатель должен был быть не только эрудитом, но и очень хладнокровным человеком, чтобы в такой момент заметить ошибку в цитате из Верлена. Да, вместо верленовского «blessent mon coeur» (и тогда приведенная строка переводилась, как «Сердце мне ранят, думы туманят однообразно» [71]) в переданной по радио фразе стояло «bercent mon coeur» [72].

А почему на это следовало обратить внимание? Да потому, что эта «ошибка» отсылала слушателя к известной песне Шарля Трене, который в 1940 году положил на музыку стихи Верлена (песня так и называлась: «Верлен»), но он поменял слово «blessent» на «bercent». Ради благозвучия. Так что Радио Лондона 5 июня 1944 года, цитируя перевранного Верлена, вызвало у слушателей воспоминания о точно определенном месте французского побережья, к которому привязана песенка Трене. Мое сердце тоже начинает колотиться, когда я рассматриваю конверт с пластинкой Брассенса, хотя там, – noblesse oblige , – восстановлен исходный текст Верлена.

Шестого июня союзники высадились в Нормандии. Дальнейшее известно. После тяжелой битвы на берегу немцам пришлось отступить. 14 июня Де Голль высадился в Курсёль-сюр-Мер. Жандармы едва не попадали с велосипедов, когда он возник перед ними.

Местный священник сделал выговор главе Сопротивления, который не подал ему руки. Де Голль вышел из своего джипа и сказал: «Monsieur le curé [73], зачем мне подавать вам руку, я обниму вас».

Оно и понятно: генерал готов был обнять всю Францию. То же самое можно сказать и о Франции; впрочем, какая-то нормандская бабка от растерянности крикнула: «Да здравствует Маршал!» А местный префект, принимавший Де Голля, вдруг понял, что портрет Петэна все еще висит в зале для почетных гостей. Бросив смущенного Де Голля в холле, он ворвался в зал и засунул маршала куда подальше. Все надеялись на скорую смену режима, но того, что случилось, не ожидал никто.

Долгий поход на Париж начался. Сопротивление засучило рукава. Баррикады покрыли улицы столицы – далеко не в первый раз в ее истории. Де Голль поручил освобождение Парижа генералу Леклерку, но американское командование ничего не желало знать: на эту операцию требовались значительные силы, и это давало немцам передышку. Сопротивление не было с ними согласно и заняло парижскую мэрию. Актеры тоже добавили свои пять центов, забаррикадировавшись в Комеди Франсез. Ив Монтан, свеженький любовник Эдит Пиаф, явился туда выполнять свой долг и охранял один из лучших залов Парижа.

Но немцы пока не были побеждены. На улицах началось что-то вроде партизанской войны. Бойцы безрассудно сражались с одинокими немецкими солдатами. Мужественные горожане наблюдали схватки, словно из театральных лож, со своих балконов. Но нацисты быстро очнулись: на улицы вышли патрули. Де Голль и Леклерк страдали, ожидая множества жертв, но ничем не могли помочь.

Наконец, 22 августа генерал Эйзенхауер понял: если не помочь Парижу немедленно, там всех перебьют. На следующее утро танки развернулись и покатили в сторону Парижа. Немцы пошли в свое последнее наступление. Совершенно обезумевший Гитлер, вспомнив слова, сказанные 23 июня 1940 года Альберту Шпееру, приказал генералу Фон Холтитцу сровнять Париж с землей. К счастью, тот не выполнил приказа.

Войска генерала Леклерка просили жителей деревень, через которые они проходили, сообщить друзьям и родным в Париже, чтобы те сохраняли мужество: армия подходит.

Танковая колонна ворвалась в Париж, остановилась у ратуши, и над ней взвился французский флаг. Солдаты и восставшие вопили: «Да здравствует Франция!» и «Да здравствует Де Голль!»

Зазвонили колокола Нотр-Дама и разбудили колокола остальных парижских церквей. Везде стреляли. По радио играли «Марсельезу». Более всего это напоминало увертюру Чайковского «1812 год», в которой французский гимн звучит на фоне триумфального звона колоколов, заглушаемого время от времени залпами орудий.