Лора Джейкобс - Небесные создания. Как смотреть и понимать балет

Акробат и аристократ. Артиста балета учат соединять в себе эти ипостаси. Как бы высоко он ни прыгал и как бы надолго ни умел зависать в воздухе; сколько бы туров ни выполнял в один такт, если силуэт его некрасив, пальцы ног не вытянуты, а приземления неряшливы, значит, где-то он недоучился. И наоборот, благородный танцор, солист, обладающий классическими пропорциями и безупречной манерой, может завоевать восхищение и даже любовь, но если его прыжки посредственны, а пируэтам не хватает уверенности, многие зрители останутся разочарованными. Животный, тигриный магнетизм – тоже часть арсенала танцора. Пусть мужчины в балете ведут свою родословную от французского короля, щеголявшего в туфлях на каблуках, в них также должно быть что-то от львов, тигров, медведей. (Хотя нет, наверное, все-таки не от медведей.)

В XIX веке на балетном небосклоне сияли Огюст Вестрис и Жюль Перро, в XVIII – Луи Дюпре и Гаэтан Вестрис (отец Огюста), а первой звездой века XX стал Вацлав Нижинский. Хотя более уместным будет даже не «звездой», а «вспышкой». Его влияние как танцора, его видение хореографа взорвали XX век, и его часто называют величайшим артистом балета в истории. «Для тех, кто видел его на сцене, – писал историк танца Сирил Бомонт в 1932 году, – он навсегда останется высшим стандартом, по которому будут оценивать всех остальных мужчин-танцоров».

Однако в связи с тем, что его карьеру оборвало психическое заболевание (подробнее об этом дальше), он работал в балете всего десять лет, с 1907 по 1917, а кроме того, не осталось кинопленок с записью его выступлений, Нижинский стал для балета своего рода химерой. Вундеркинд и человек с трагичной судьбой, гений и крестьянин, фигура реальная и мифологическая, молчаливый тотем и жертвенный агнец – в нашем представлении о нем соединились все эти ипостаси. Его самые знаменитые роли – главные мужские партии в балетах «Видение Розы», «Петрушка» и «Послеполуденный отдых фавна». И хотя Призрак розы, ожившая игрушка и фавн в конце концов уступят в его творчестве место толстовской простоте, сложный, противоречивый психологизм Нижинского был скорее в духе Достоевского. Нижинского называли богом танца, как до него Луи Дюпре, Гаэтана Вестриса и Огюста Вестриса. Но сам Нижинский величал себя «божьим клоуном».

Его родители были польскими танцорами-комедиантами, потомственными акробатами в нескольких поколениях, и впервые Нижинский предстал перед зрителями в цирке, когда ему было семь лет. Он поехал учиться в Санкт-Петербург в Императорскую театральную школу и в 1907 году присоединился к труппе Мариинского театра, где немедленно выбился в звезды за счет превосходной классической техники, и завораживающего баллона и элевации. «Он не опускался полностью на мячики стоп, а едва касался пола кончиками пальцев», – пишет его сестра Бронислава Нижинская о его даре – настоящем умении летать. Пальцы его ног были настолько сильными, вспоминает она, и он снова взлетал так быстро, что это отталкивание от земли было «неуловимым, и создавалось впечатление, будто он все время парит в воздухе». (5)

В Мариинском театре была строгая политика амплуа – танцоров на роли выбирали по типажу. Но если женщин привязывали к более обширным категориям – танцовщица романтического или классического балета, виртуозно владеющая техникой адажио или аллегро, – рамки для мужчин были строже. Их распределяли по следующим категориям: аристократические роли (принц), героические (бунтовщик Спартак, к примеру), полухарактерные (характерные и мимические роли), характерные (танцоры в национальных костюмах и башмаках), гротескные (шуты, колдуны). Но в какую категорию попадал Нижинский? Черты лица у него были скорее чувственные, чем аристократические, даже немного азиатские. Его фигура, как и у Перро, не соответствовала типажу аристократа. «У него не было развитых грудных мышц, мощных бедер, осиной талии», – вспоминает скульптор Аристид Майоль. (6)

Артистическое мастерство Нижинского также не давало отнести его к тому или иному амплуа. «Он умеет быть низким и высоким, величественным и уродливым, очаровательным и отталкивающим, – писал в 1916 году американский эссеист и фотограф Карл Ван Вехтен. – Его танец льется, как музыка, он уравновешен, как великая картина, наполнен смыслом, как хорошая литература, и эмоционален, как все эти искусства. Каждый его танец – превращение». (7)

Нижинский заключил контракт с Мариинским театром, но в 1909 и 1910 году работал также у Дягилева в «Русском балете» и покорил зрителей своими выступлениями в новых балетах Михаила Фокина. «Исходившая от него мощная сила в равной степени будоражила зрителей обоих полов», – вспоминает актриса Елизавета Тиме. Известность Нижинского на Западе раздражала руководство Мариинского театра; Нижинскому стали закручивать гайки, не давали ему проявить себя, поручая скучные роли. (В балете так было всегда. Между директорами балетной труппы и звездами существуют отношения любви-ненависти, потому что зависимость от артиста выводит администрацию из себя. Следуют попытки утвердить свою власть, показать, кто главный, и для администрации это всегда оборачивается провалом.) Воодушевленный успехом, Дягилев хотел, чтобы Нижинский перешел к нему на постоянной основе. В то время они уже стали любовниками, на гастролях жили в одном гостиничном номере, и новой балетной компании Дягилева очень пригодился бы этот блистательный, темпераментный артист. Скандал, в результате которого контракт Нижинского с Мариинкой расторгли, тем самым освободив артиста для Дягилева, был в некотором роде символичным. (8)