Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Татьяна Андреевна не знала и не признавала ни рабочих, ни крестьян, ни их прав. Для нее существовало только «хорошее общество», то есть дворянство, знать. Интеллигенция, купечество что-то там такое свое делали и, по-видимому, без них нельзя было обойтись, но, в конце концов, и это были не «настоящие» люди. Словом, тьма, дореформенная тьма окутывала еще, хоть и поседевшую, голову «Наташи».

Услыхав однажды описание какого-то пирога со свежей клубникой, доступного в Америке представителям всех классов, в том числе и рабочим, Татьяна Андреевна с возмущением воскликнула:

– Рабочий не имеет права есть сладкое!

И добавила:

– Я недавно читала о крепостном праве: на душе становится весело!..

Кто-то из присутствующих, – сколько помню, Лев Львович, – заметил, что она, кажется, «опоздала родиться на 100 лет»! И Татьяна Андреевна охотно, и даже с удовольствием, это подтвердила. И она не просто бравировала.

В другой раз говорили о дороговизне рабочих рук и о том, что крестьяне, получивши, согласно завещанию Льва Николаевича, землю, не идут на работу к Софье Андреевне.

Татьяна Андреевна и тут высказалась со свойственным ей «радикализмом»:

– Вот! Устроили самих себя! Все заботились о крестьянах, а что из этого вышло? «Благосостояние крестьян»!.. Да поди они к черту, крестьяне, когда из этого вон что выходит!.. Нас-то, господ, гораздо меньше, чем их. Нас надо охранять!

Тоже – «неожиданно», но сказать, чтоб тут была поэзия, трудно.

Один раз я попробовал усовестить Татьяну Андреевну, но большого успеха не имел. Дело было так. Они сидела и ругала мужиков. Повод был тот, что одна баба, порезавшая себе руку косой, засыпала рану, чтобы остановить кровотечение, углем и потом явилась за помощью.

– Дикари! – кричала Татьяна Андреевна.

– Кто же в этом виноват? – возразил я. – Ведь их никто не учит!

– Никто в этом не виноват!

– Нет, кто-то виноват…

Продолжаем разговор дальше.

– Да черт с ними (то есть с мужиками)! – с досадой восклицает Татьяна Андреевна. – Пускай пропадают! Дикари и дикари. Мне их не жалко!

– Как же не жалко? Ведь мы всё от них имеем!

– Я в это не вхожу!

– Нет, все-таки ваш взгляд на мужиков – неправильный, нехороший. На Страшном суде вам придется дать ответ!

– А я животных любила!

– Так Господь и скажет: как же, животных любила, а народ проглядела?!

На это Татьяна Андреевна возразила, что «практически» она иногда готова помочь мужикам, потому что что-то тут такое, в груди, шевельнется, – черт его побери! – и хочется помочь. Но «теоретически» она ненавидит крестьян. Это, конечно, было «мило» и в духе «Наташи», но полностью меня не удовлетворило, тем более что надо было бы ставить вопрос и о размерах «помощи».

Впрочем, иной раз споры с Татьяной Андреевной кончались и еще неожиданнее. Один раз начал в чем-то убеждать ее М. В. Булыгин. Исчерпав все доводы и не добившись успеха, он, наконец, воскликнул:

– Да ведь это же Христос говорит!

– А мне какое дело? – возразила Татьяна Андреевна. – Христос говорит свое, а я свое!

Христолюбивый и почти православный (хоть и «в духе Нила Сорского») Михаил Васильевич был совершенно ошарашен подобной экстравагантностью.

И опять: мы Наташу здесь чувствуем, но – какую Наташу!..

Вспоминается мне еще один день, в начале осени 1914 года, когда передо мной снова ярко выразились характеры обеих сестер.

Жизнь в усадьбе тянулась однообразно, и старикам захотелось однажды развлечься, именно – проехаться по окрестным полям и лесам на «долгуше». Приглашен был и я принять участие в этой поездке, вместе с мужем и женой Кузминскими и Софьей Андреевной. Рядом с Кузминским сидел, на случай всякого рода помощи, лакей Ваня. Немного неловко было за эту странную поездку в громоздком и уродливом экипаже перед попадавшимися нам навстречу и разглядывавшими нас мужиками.

Проезжаем возле речки Воронки.

– Как это красиво! – говорит Софья Андреевна. – Это сочетание: белые стволы, янтарная листва и на фоне воды… Так и просится зарисовать. Взять сейчас краски и нарисовать. Ах, отчего меня не сделали живописицей! А сделали меня самкой и переписчицей.

Я молчу. Софья Андреевна глядит на меня, определенно «провоцируя», и повторяет:

– Ведь я была всю жизнь только самкой и переписчицей!

– Ну, зачем так ограничивать свою роль, Софья Андреевна?

– Ничего не ограничивать. Меня сделали только самкой и переписчицей! – вновь повторяет Софья Андреевна, капризно сморщив губы.