Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Я говорю о знакомстве с И. Д. Сытиным, известным издателем и книгопродавцем. Познакомился я с ним у Чертковых, после смерти Льва Николаевича, и раз или два – в связи с Толстовской выставкой 1– встретился в Москве. У Сытина вышла первым изданием моя книга «У Л. Н. Толстого в последний год его жизни». Там же напечатана была, в составе редактировавшейся П. И. Бирюковым «Библиотеки Л. Н. Толстого», брошюра «Жизнепонимание Л. Н. Толстого в письмах его секретаря» 2. Подражая Льву Николаевичу, отказывавшемуся от гонорара за свои произведения, и желая быть последовательным, я ни за ту, ни за другую книгу не взял от Сытина ни копейки, хотя деньги мне и предлагались. Просил только, чтобы книги, рассказывавшие о Льве Николаевиче, носили приличную внешность и продавались недорого, что и было выполнено издателем.

Может быть, именно бескорыстие мое понравилось старику-миллионеру, но только он не переставал объясняться мне в любви и звать к себе на службу: – Как я вам рад, как я рад! – говорил он при последней нашей московской встрече. – Как поживаете? Что поделываете? Почему вы ко мне не заходите? Я вас очень люблю! Заходите ко мне! Мы вам подыщем работухорошую – такую, чтобы была интересна для вас… Пожалуйста, заходите, милый В[алентин] Ф[едорович]!..

Дальше, в смысле нежности и внимания, кажется, уже некуда было идти! Только «дурак» мог проморгать такое благоволение московского Креза, владельца огромного издательского дела и самой распространенной в России газеты («Русское слово»). Но я именно и был тогда таким «дураком». Идеализм мой, в смысле не только высоких стремлений, но и величайшей, сознательно воспитанной в себе непрактичности, которую, может быть, лучше было бы называть безответственностью и беспочвенностью, был безграничен. Поэтому то, что говорил мне Сытин, я впускал в одно ухо и преспокойно выпускал в другое.

Позадумавшись на Кавказе над своей судьбой 3, я и вспомнил о зазывах ласкового, но в то же время и очень практичного Ивана Дмитриевича, и, кажется, сообразил, что сытинское-то дело, пожалуй, и может быть тем трамплином, от которого я – с своими сложными планами переустройства личной жизни и литературной работы – мог бы оттолкнуться. Платил бы мне Сытин, конечно, несравненно больше, чем скромный «Посредник», а дело дал бы по способностям и труда требовал бы меньше. Что предприятие его было не «толстовское», я скорее готов был приветствовать, чем проклинать, потому что это позволяло бы мне сохранить свою внутреннюю независимость и свободно продвигаться в своих исканиях и дальнейшем внутреннем развитии. Москва была любимой, прекрасной, бесконечно богатой содержанием и желанной для меня стихией.

Простившись с Череватенками, в середине лета 1912 года катил я по железной дороге обратно с юга на север. Ехать надо было через Тулу. Как было не завернуть на денек-другой в родные «палестины»: в Ясную Поляну, в Телятинки? Пожалуй, как застрянешь в Москве, так скоро туда уже и не выберешься. А тут багаж можно оставить в Туле, на вокзале, прервать путешествие дня на два, чудесно прогуляться по старым тропам и всех и все повидать.

Я «завернул», да… так в тульских «палестинах» и остался. Очень уж они были мне близки. И природа, и люди, и великая яснополянская могила, и воспоминания – все было родное, дорогое. Казалось так естественным, что я очутился здесь снова, и так нелепым и ненужным – отрекаться от среды, ставшей вполне «своей», и против голоса чувства и инстинкта менять ее на какую-то другую. Мне хотелось задержаться здесь если не на всегда, то хоть на время. Вспомнил я свой зарок – никогда больше не оставаться на житье у Чертковых, и. решил поступиться этим зароком. О Сытине было забыто.

У Чертковых тогда усиленно продвигали вперед работу над «Сводом мыслей Л. Н. Толстого». Новая сила никогда не была здесь лишней, тем более что с недавних пор разработка «Свода» финансировалась из средств, полученных Чертковым и А. Л. Толстой от издания «Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого». Я предложил Черткову свои услуги, и они были приняты.

Впрочем, на этот раз Чертков сопроводил свое приглашение определенным условием:

– Я в твою личную жизнь не вхожу, – говорил он, – но я знаю, что ты – человек непостоянный: ты все летаешь. Сегодня ты собираешься остаться в Телятинках, а через два дня тебе здесь не понравится – и ты ушел. А я так не могу. Та работа, которую я веду здесь с своими сотрудниками, требует определенного расчета. Я должен наперед знать, на что я могу рассчитывать в твоем лице. Поэтому я и предлагаю тебе: либо остаться не менее чем на пять месяцев и дать слово, что ты не уйдешь раньше этого срока, либо… либо я должен отказаться от твоего сотрудничества!