Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Вопрос был не в том, что Чертковы могли не желать, чтобы я оставался у них, а как раз наоборот: они усиленно уговаривали меня остаться, а я стремился как можно скорее уехать в Томск.

Тут я должен несколько подробнее остановиться на том, как сложились мои личные отношения с В. Г. Чертковым к моменту ухода и смерти Льва Николаевича.

Дом Чертковых, при ближайшем знакомстве с ним, показал мне себя с очень невыгодной, отрицательной стороны. Телятинки, пока там отсутствовал хозяин, дали мне испытать всю духовную прелесть и свежесть первого восприятия «толстовства» как религиозного делания, и они же, после того как выросла в них тяжелая, властная и подчас двоедушная фигура толстовского «вождя», подточили, убили эту прелесть и свежесть, больно ранив сердце. С другой стороны, как это выяснилось вскоре же по водворении Владимира Григорьевича в Телятинках и по возникновении ссоры его с С. А. Толстой, я несомненно оказался у Чертковых в «немиленьких»: по той причине, что позволял себе в тех или иных случаях и, главное, в оценке поведения Софьи Андреевны, идти против течения, господствовавшего в чертковском доме. В то время как все кругом твердили, что Софья Андреевна убивает Льва Николаевича и что нужно его «спасать», я инстинктивно чувствовал, что Софья Андреевна во многом заслуживает снисхождения, как одинокий, больной и жалкий человек, а «спасатели», расстраивая и озлобляя ее систематической борьбой с ней за «спасение» Льва Николаевича, зачастую сами, слепо и не замечая этого, переходят в стан настоящих врагов, если не убийц, ни в чем неповинного и стоящего в стороне от ссор этих мелких людей великого старца.

Очень тяжелы были для меня в 1910 году притязания Чертковых «цензуровать» мой яснополянский дневник. Я уже говорил, что по просьбе Чертковых согласился посылать им в Крекшино копии этого дневника и что сначала делал это охотно. Однако позже, когда положение осложнилось и мне пришлось касаться в дневнике разных интимных событий яснополянской жизни, при этом становясь часто вовсе не на сторону Чертковых, сообщение копий дневника Владимиру Григорьевичу сделалось чрезвычайно обременительным для меня. В это время Чертковы жили уже поблизости от Ясной Поляны, – тем не менее они вовсе не хотели отказываться от своего «права» следить за моим дневником. Как часто смеялись и издевались они над Софьей Андреевной, что та боится «суда истории» и что ей хочется как можно более чистой предстать перед этим судом! А между тем, этой боязни перед судом будущих поколений и этого тщеславия у Чертковых было ничуть не меньше. Поэтому они не могли оставаться равнодушными к тому, как и что заносит в свой дневник один из близких ко Льву Николаевичу и к его семье людей. Когда я медлил передавать Чертковым копии своих записей, они, лично или через Алешу Сергеенко, упорно торопили меня. И по мере того, как они знакомились с характером этих записей, они все чаще и чаще, все настойчивее и настойчивее упрекали меня в том, что я не все дурное записываю о Софье Андреевне, что я мало критикую ее поведение, мало обличаю ее и что, таким образом, не все даю «для потомства», что мог бы дать, и даже как бы «извращаю» события. Увы, я чувствовал себя тем более обязанным быть сдержаннее в дневнике по отношению к Софье Андреевне, что я лишен был возможности вполне свободно критиковать и поведение самих Чертковых. Отказать Чертковым в выдаче им копий дневника я так и не смог. Кое-что поэтому я должен был записывать в других местах. Иное – держать лишь в памяти.

Так как для ревнивых друзей великого человека было очевидно, что я не поддамся их настояниям вести дневник в тенденциозно-обличительном по отношению к жене Льва Николаевича тоне, то порой они прибегали к детским ухищрениям для того, чтобы вытянуть из меня тот или иной, обличающий Софью Андреевну, материал. Меня зазывали в какой-нибудь укромный уголок в Телятинках и заставляли рассказывать о Ясной Поляне. Если же я при этом мялся и не проявлял особой словоохотливости, зная, что словоохотливость эта будет дурно использована, и не желая, к тому же, становиться в роль какого-то шпиона или провокатора, то из меня тянули буквально каждое слово, задавая отдельные вопросы:

– Ну а он что сказал?! Ну а она что же ответила? Ну а потом что она сделала? – и т. д., и т. д.

Почему я просто не отказывался отвечать? Боже мой, да ведь я же говорил не с врагами, а с ближайшими друзьями и единомышленниками Льва Николаевича!..