Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Никаких лекарств не принимал. Позавчера наступил перелом к лучшему. После трех совершенно бессонных ночей заснул и сейчас спит хорошо и уже со вчерашнего дня диктует письма и вообще вернулся к своей нормальной деятельности, хотя еще очень слаб» (письмо написано 18 июня 1932 года).

Я не видал Черткова с 1923 года и не знал, повторяются ли у него припадки «возбуждения». И вот передо мной была полная картина его прежней болезни. Болезнь эта, оказывается, еще не была «преодолена» другом Л. Н. Толстого.

Увы, ему, по-видимому, так и не удалось «победить и задержать» в себе развитие этой болезни: В. Г. Чертков скончался в одном из предместий Москвы 9 ноября 1936 года от последствий паралича, в котором он пролежал – между прочим, лишившись совершенно способности речи – несколько месяцев перед своей кончиной.

Кончая этот неожиданный экскурс в сферу медицины, скажу одно: как бы ни называлась психическая болезнь, которой страдал покойный В. Г. Чертков, это, во-первых, была так-таки психическая болезнь (припомним себе теперь замечание проф. В. Лазурского о болезненном выражении глаз и облика Черткова), а во-вторых, болезнь эта была достаточно серьезна и зачастую накладывала отпечаток на целый ряд действий Черткова, иногда действий весьма ответственного характера.

Да, казалось бы: какое нам дело до болезни частного лица? И какое мы имеем право разбираться в болезненном состоянии В. Г. Черткова? Но стоит припомнить, какую огромную роль играл Чертков в событиях последних лет и самого последнего года жизни Л. Н. Толстого, чтобы интерес к личности друга Льва Николаевича и к его душевным особенностям получил тотчас же полное оправдание.

Не знаю, был ли болен Чертков прогрессивным параличом или нет, но знаю и убежден, что его ненормальные психические состояния, к какой бы категории психических заболеваний они ни относились, неоднократно владели им в период ссоры и активной борьбы с С. А. Толстой из-за любви, дружбы и из-за литературного наследства Л. Н. Толстого. Так, в состоянии «возбуждения» находился Чертков, когда он отклонил мое посольство о возвращении дневников Софье Андреевне и высунул мне язык. В состоянии «возбуждения» находился он, когда с крыльца троекратно «благословлял» Александру Львовну возвращаемыми дневниками. В состоянии «возбуждения» кидал Софье Андреевне оскорбительные выражения, обвинял ее в лицо в том, что она «занимается убийством своего мужа» и т. д.

Что касается самого момента ухода Льва Николаевича из Ясной Поляны, то, помню, мне рассказывал проживавший в доме Черткова молодой «толстовец» Федор Перевозников о том, в каких выражениях В. Г. Чертков утром 28 октября делился с ним своей радостью по поводу совершившегося:

– Это хорошо, это очень хорошо! Подумай, ведь теперь все газеты начнут писать о бегстве Льва Николаевича из своего дома!..

Простодушный, но не глупый «толстовец», занесший, по его словам, это заявление Черткова в свои записки, был глубоко им поражен. Не менее поражен был и я рассказом приятеля. Нужно ли говорить, что и тут мы наверняка имеем дело с этим пресловутым «возбуждением» Владимира Григорьевича?

Помню также возвращение В. Г. Черткова из Астапова, на другой день по кончине Льва Николаевича. К этому моменту в Телятинки уже съехалось отовсюду много людей, близких покойному. Все старые друзья Льва Николаевича были тут, даже такие редко показывавшиеся в Ясной Поляне, далеко жившие и занятые, как М. С. Дудченко из Полтавской губернии, В. И. Скороходов с Кавказа, Владимир Александрович Шейерман (знаменитый тем, что, будучи помещиком, раздал всю свою землю крестьянам) и другие. Я был среди них. Все собрались в зале-столовой. Ждали приезда Владимира Григорьевича. Ждали, что услышат от него проникновенный рассказ о последних минутах учителя или слово ободрения, духовного поучения, единения в скорби и в вере… Но ничего этого не случилось.

С озабоченной, возбужденной, помятой от бессонницы физиономией, не останавливаясь, ни на кого не глядя и почти не кивнув головой, Владимир Григорьевич торопливо прошел мимо собравшихся к себе в комнату, откуда так и не показался гостям.

Как-то не «по-человечески», не «по-христиански», не «по-толстовски» это было. И можно было бы, разумеется, прекрасно объяснить это – стремлением Черткова отдохнуть физически и душевно от пережитого, уйти от всех людей, сосредоточиться, если бы. непосредственно вслед за тем он не отправился в Ясную Поляну, чтобы до приезда из Астапова хозяйки, Софьи Андреевны Толстой, успеть принять участие в обыске кабинета Льва Николаевича, с целью «спасти» от рук «корыстной» фурии – жены покойного нескольких лишних клочков бумаги с его драгоценным почерком. Я случайно заглянул в опустелую рабочую комнату великого покойника во время обыска. Высокий, грузный, представительный гражданин, с одутловатыми щеками и с орлиным носом, в длинном пальто, озабоченно взлезал на стулья, шарил по полкам. Что это было, как не болезнь?! Ведь точно так же вынуждала болезнь и жену Льва Николаевича к такого же рода поступкам, за которые потом ее обвиняли не в меру строгие ревнители «толстовского» благочестия.