Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Да, со стороны Черткова опять последовали заверения в раскаянии, но что это меняло? Ведь недостойное письмо все-таки было написано.

Надо сказать, что именно глубоко личное и некорректное письмо Черткова от 24 сентября дало повод Толстому записать в своем секретном дневничке: «От Черткова письмо с упреками и обличениями. Они разрывают меня на части. Иногда думается: уйти от всех».

Письмо это, как и ряд других писем В. Г. Черткова, показывало, как тяжело было Льву Николаевичу все время исправлять и направлять свои отношения с «одноцентренным» другом, который часто не обнаруживал необходимой духовной высоты.

В самом деле, иногда говорят о борьбе Толстого с Софьей Андреевной. Но забывают или не знают, что своего рода борьбу ему приходилось вести и с Чертковым.

5 августа Лев Николаевич говорил мне:

«Софья Андреевна – нехороша… Если бы Владимир Григорьевич видел ее – вот такой, как она есть сегодня!.. Нельзя не почувствовать к ней сострадания и быть таким строгим к ней, как он… и как многие, и как я… И без всякой причины! Если бы была какая-нибудь причина, то она не могла бы удержаться и высказала бы ее. А то просто – ей давит здесь, не может дышать. Нельзя не иметь к ней жалости, и я радуюсь, когда мне это удается…»

Это высказывание Льва Николаевича покажется особенно замечательным, если принять во внимание, что всего только за два дня перед этим Софья Андреевна перешла все границы в проявлении своего неуважения к мужу и наговорила ему безумных вещей, оправдывая свою ненависть к Черткову. Я видел, как после разговора с ней в зале Лев Николаевич быстрыми шагами прошел через мою комнату к себе, прямой, засунув руки за пояс и с бледным, точно застывшим от возмущения и ужаса перед услышанным, лицом. Затем щелкнул замок. Лев Николаевич запер за собой дверь в спальню на ключ. Потом он прошел из спальни в кабинет и точно так же запер на ключ дверь из кабинета в гостиную, замкнувшись, таким образом, в двух своих комнатах, как в крепости. Его несчастная жена подбегала то к той, то к другой двери и умоляла простить ее («Левочка, я больше не буду») и открыть дверь, но Лев Николаевич не отвечал. Что переживал он за этими дверями, оскорбленный в самом человеческом достоинстве своем – Бог знает!..

Это – жена.

А дочь?

23 сентября, в день 48-й годовщины свадьбы Льва Николаевича и Софьи Андреевны, я, по просьбе последней, сфотографировал ее вместе с мужем. Фотография не удалась. Пришлось повторить сеанс фотографирования 25-го. Это не прошло Льву Николаевичу даром: уступив желанию жены, он попал под град упреков со стороны дочери. Впрочем, Александра Львовна обиделась на отца не только за эту уступку ее матери, но также за то, что он не исправил произведенной Софьей Андреевной перевески портретов в его кабинете: именно – все в порядке воинственных отношений с враждебной партией, – Софья Андреевна сняла висевшие над столом у Льва Николаевича фотографии Черткова с сыном Андрея Львовича Илюшком Толстым и Льва Николаевича с Александрой Львовной и заменила их фотографиями своей и отца Льва Николаевича. Выходка больной женщины! Лев Николаевич и отнесся к этой выходке, как к таковой: пассивно, боясь, быть может, раздражить Софью Андреевну своими возражениями.

За все это – за фотографирование и за нерешительность в деле с перевеской фотографий – Александра Львовна громко осуждала отца в «ремингтонной», в разговоре с В. М. Феокритовой, разумеется, во всем ей сочувствовавшей. Вдруг входит Лев Николаевич.

– Что ты, Саша, кричишь?

Александре Львовне, как разбежавшемуся коню, трудно уже было остановиться. «Я сказала, – записывает она в своем дневнике (его свободно читали в доме Чертковых), – все, что говорила до него, прибавив к этому еще и то, что мне кажется, что он ради женщины, которая делает ему величайшее зло, которая его же бранит, пожертвовал, всем: другом, дочерью» 52. (Курсив мой. Как характерно, что здесь не говорится: «своим спокойствием» или «своими взглядами», а указывается на чисто личный мотив огорчения. – В. Б.)

– Ты ведь фотографии наши с Чертковым не повесил обратно, оставил их (то есть оставил там, где повесила Софья Андреевна. – В. Б.). А ты думаешь, мне это не больно? Ведь я не сама себя повесила над твоим рабочим креслом, ты повесил этот портрет, а теперь, что мать перевесила, так ты не решаешься повесить его обратно!..

Лев Николаевич покачал головой в ответ на слова Александры Львовны и промолвил: