Коллектив авторов История - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Дальше в повествовании верх на время берет религиозно-моральная риторика. Париж и королевский двор представлены просто как какой-то вертеп и притон:

Это славное во всем мире место, которое считается столицей пристойности и высшей школой хороших манер, может также быть названо и садом погибели юношества, ловушкой для невинных и безрассудных; но, несмотря на все свои внешние соблазны, оно не смогло вскружить голову покойному господину графу настолько, чтобы он потерял из виду цель своего путешествия […] [1073]

Оправдать посещение столь опасного места можно лишь, во-первых, указав, что герой повествования не поддался на его соблазны и не забыл о поставленных им перед собой целях, и использовать его как возможность подчеркнуть успехи героя в рыцарских искусствах [1074]:

[…] он продолжил, не поддаваясь на соблазны тщеславия и разврата, посвящать себя разумным и полезным занятиям; и он возобновил, помимо изучения языка, свои рыцарские упражнения, чтобы добиться в них большего совершенства, в них он отличился настолько, что заслужил особую похвалу от своих учителей перед лицом всех прочих, которым он был представлен как образец для подражания [1075].

Во-вторых, опыт «версальского вертепа» оправдывается указанием на ту пользу, которую граф извлек в смысле усвоения навыков придворного из пребывания при французском дворе, где он заслужил внимание и уважение со стороны знатных вельмож и даже самого короля:

Благодаря своему честному обхождению и усердным поступкам при дворе […] он произвел благоприятное впечатление своими манерами, заслужив любовь со стороны людей как высокого, так и низкого звания и добившись весьма выгодного впечатления в сравнении со многими другими. Даже Великий Король, в то время царствовавший […], не мог не отметить его умения держать себя, настолько, что он нашел его манеры приятными и в своих речах выразил заметную благосклонность к нему [1076].

Тем самым Яблонский признает также первенствующее положение французского двора как законодателя хорошего вкуса и светского обхождения, которые дворянин обязан усвоить, несмотря даже на некоторое сожаление о том, что граф должен был искать расположения того самого короля, который вскоре после того принес войну в германские земли. Несмотря на свое отвращение к королю и недоверие к французскому двору, проповедник напоминает в своем панегирике о ритуале взаимного признания, которым по сути и являлось представление иноземных аристократов королю Франции: этот этап образовательной траектории, хорошо освещенный в научной литературе, подводил ее итог и венчал ее [1077]. Социализация в самом изощренном и престижном аристократическом сообществе Европы того времени составляла необходимую часть идеального воспитания молодого дворянина.

Этот последний эпизод в рассматриваемом панегирике представляет нам другой способ выражения образовательного идеала, так сказать демонстрацию от противного. Действительно, в некоторых случаях биограф не может скрыть своего сожаления по поводу того или иного поворота сюжета и затем пытается объяснить или оправдать его. Подобные примеры мы встречаем даже в описании такого, казалось бы, безупречного образовательного путешествия, какое совершил Денхофф. В частности, и биографу, и его герою остается только сожалеть, что он пропустил традиционное посещение Италии:

Покойный граф, осмотрев и изучив все то, что показалось ему наиболее достойным интереса и внимания во Франции, намеревался продолжить свой путь в Италию, чтобы обозреть этот рай на земле, это вместилище столь многочисленных чудес природы и прекрасных и знаменитых памятников многовековой древности. Но вспыхнувшая война, которую Франция принесла в Германию, заставила его, по воле отца, отправиться домой, где, впрочем, его неудовольствие этим досадным обстоятельством вскоре рассеялось, поскольку Его Высочество правящий курфюрст подал ему первый знак признания его достоинств и назначил его капитаном вновь сформированного Корпуса мушкетеров [1078].

Этот эпизод дает повод для восхваления Италии как «рая на земле», как настоящей выставки чудес природы и легендарных древностей, подчеркивая одновременно обязательность ее посещения в рамках образовательного путешествия [1079]. Именно поэтому автор не может обойти молчанием эту сорвавшуюся поездку и прямо перейти к началу военной карьеры своего героя. Вместо этого он чувствует себя обязанным объяснить и оправдать такой досадный промах: Яблонский подчеркивает недовольство и раздражение молодого графа, но обосновывает отклонение от нормы высшими соображениями и чувством долга, ссылками на необходимость службы государю, защиты отечества и выполнения отцовской воли. В самом деле, если бы он вовсе обошел молчанием этот эпизод, он не смог бы объяснить такое отклонение от идеального маршрута. Но сам по себе тот факт, что даже десятилетия спустя, выступая перед лицом скорбящих слушателей, проповедник чувствует себя обязанным особо остановиться на этом, казалось бы, второстепенном эпизоде, подчеркивает его значимость и для усопшего, и для социальных практик высшей аристократии.