Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Когда мы подходили к селению Пау-Кеймаду, я увидел, что на берегу стоит женщина и знаками просит нас причалить. Я не хотел вставать под дождем, но знал, что амазонцы без серьезного повода ничего не попросят. Поэтому я повернул в ее сторону; через пару минут мы заглушили мотор и подгребли к берегу.

— Что случилось? — спросил я.

— Мой отец очень болен. Пожалуйста, взгляните на него.

Мы привязали лодку у берега. К домам вел тот же самый крутой подъем, как тогда, когда я отчаянно искал помощи и не знал, что делать. Теперь была наша очередь помогать. Керен взяла аптечку, и мы пошли в дом, велев детям следовать за нами.

Внутри было темно; стены — из досок и шестов местных пород дерева. Крыша крыта пальмовыми листьями, как обычно в тех местах. Пол — тоже из досок, с большими щелями, через которые в комнату спокойно проползали насекомые и ящерки. По темным углам копошились вездесущие амазонские тараканы и большие жуки сантиметров семь длиной, которые испускали струю белой гадости, если на них наступить.

В углу стояла неожиданная здесь самодельная двуспальная кровать — вообще кабокло всегда спят в гамаках — с москитной сеткой наверху, которую опускали на ночь. Кровать была собрана из досок и жердей, на ней лежал простой поролоновый матрас, заляпанный застарелыми пятнами, происхождение которых я выяснять не хотел. На кровати лежал старик, которого все здесь называли Seu Alfredo (то есть сеньор Алфреду).

Алфреду был мастером по изготовлению лодок и обучил этому ремеслу своих сыновей. За лодками все приходили именно к нему. Он строил и большие «каноас» с каркасом из дерева «итауба» и бортами из досок десять на два сантиметра, проконопаченные, как большой корабль, и «каскус» (раковины) — долбленки из цельного ствола «итауба». Он делал лодки лучше всех. Пираха тоже его любили и говорили, что он никогда не пытался увести их женщин, — редкость для кабокло, по мнению индейцев.

Арло Хайнрикс в свое время убедил Алфреду перейти в христианство, и с тех пор он прожил в вере двадцать лет. В тех краях его знали как человека надежного и доброго; он ходил помогать больным, пел церковные гимны и был дружен со всеми.

Мне доводилось видеть, как он рано поутру причаливал у какого-нибудь поселения и вылезал из каноэ с укулеле в руках. Он поднимался по берегу и начинал играть и петь церковные гимны, улыбаясь всем, кто шел мимо по своим делам: женщины несли одежду стирать, мужчины собирали охотничье снаряжение. Все улыбались и оставляли свои дела, чтобы послушать Алфреду. Он пел высоким голосом, в котором было больше старания, чем умения; пел о том, что не боится завтрашнего дня, потому что в дне сегодняшнем он узнал Иисуса. Попев, он навещал больных и прогуливался по деревне, рассказывал анекдоты и беседовал с людьми, о том, как Иисус изменил его жизнь, — целая миссионерская организация в одном лице.

Редко бывает, чтобы кабокло так доверяли другому кабокло, но Алфреду доверяли и его уважали. Из всех, кого я знал в тех местах, только о нем не ходило подозрений.

Я подошел к кровати больного и спросил:

— Болеете?

— Да, очень болею. Подойди ближе, я тебя не вижу, — прошептал он хрипло.

Подойдя, я увидел, что его руки исхудали, лицо искажено болью и весь он дрожит.

— Ah, e Seu Daniel! ‘О, это сеньор Даниэл!’ — сказал он.

Пахло дерьмом и рвотой.

— Что болит? Отвезти вас в больницу в Порту-Велью?

Я восхищался Алфреду. Он всегда поддерживал меня — белого миссионера-протестанта — и никогда не выказывал ко мне недоверия.

— Нет, я умираю. Говорил дочке: не надо вас вызывать. Я скоро умру.

Я смотрел в его темные глаза, разглядывал его иссохшееся потемневшее тело, ослабленное болезнью, неподвижно распростертое на кровати, которую он смастерил сам, — и у меня к горлу подступал ком. У Керен в глазах стояли слезы. Дети мялись на пороге и только смотрели.

— Давайте я помогу, Алфреду. У врачей в Порту-Велью наверняка есть лекарства от этой болезни.

— Нет, Даниэл, — ответил он. — Свою смерть чуешь точно. Но грустить незачем. Я буду рад, что боль пройдет. Мне, знаешь ли, не страшно умирать. Я знаю, что меня примет Христос. Слава Богу, я долго жил и хорошо. Со мной дети и внуки. Они все меня любят. Они все здесь. Я очень благодарен им за такую жизнь и такую семью.

Страдающий, больной, Алфреду тем не менее приносил утешение близким и излучал такую собранность и такое бесстрашие перед лицом смерти, которые я не встречал никогда — ни до, ни после. Я взял его за руку. Его дочь, плача, протирала ему лоб влажным полотенцем. Она поблагодарила нас за то, что мы зашли. Алфреду тоже сказал нам спасибо.