Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Христианская религия со всеми ее утверждениями, столь близкими моему сердцу, в этой культуре оборачивалась полнейшей бессмыслицей. Для пираха это было лишь суеверие. И постепенно я и сам начинал смотреть на нее как на суеверие.

Я стал серьезно сомневаться в природе веры, в самом акте веры в нечто неосязаемое. Священные книги — Библия, Коран — прославляли именно такую веру в объективно непознаваемое, в противное здравому смыслу: жизнь после смерти, непорочное зачатие, ангелы, чудеса и тому подобное. Ценности культуры пираха — непосредственность восприятия, подтверждение слов делом — бросали сомнение на все это. Их собственные верования исключали фантастическое и чудесное; они верили в духов, являвшихся по сути частью природы и действовавших согласно природе (здесь не важно, верю ли в них я или нет). У пираха не было чувства «греха», не было потребности «исправить» род людской или даже только самих себя. Они принимали вещи такими, как они есть. Не боялись смерти. Верили в самих себя.

Я не в первый раз ставил под сомнение свою веру. Встречи с бразильскими интеллектуалами, мое собственное прошлое в рядах хиппи, чтение — все это уже заронило в меня сомнения. Однако пираха стали последней каплей.

И вот, примерно в конце 80-х, я признался — пока только себе, — что больше не верю ни в одно утверждение христианской религии и вообще не верю в сверхъестественное. Я стал тайным атеистом. И я не мог этим гордиться: меня страшило, что об этом узнает кто-то из близких. Я знал, что рано или поздно должен буду сознаться, но боялся последствий.

Среди миссионеров и помогающих им донаторов есть общее понимание того, что миссионерство — это благородная задача. Они уверены, что поехать волонтером в дальние и опасные края, чтобы служить Господу, означает жить по своим убеждениям. И когда миссионер приезжает на место назначения, он обычно сразу же начинает жить жизнью, в которой сочетаются поиски приключений и альтруистическое служение. Конечно, к этому добавляется и желание обратить людей в свою версию истины, однако бывают вещи и похуже, да и действенность проповеди зависит от человека.

Когда я окончательно осознал, что готов, не страшась последствий, признаться кому-нибудь о своем «обращении в неверие», со дня моих первых сомнений прошло целых двадцать лет. И, как я и полагал, когда я наконец объявил о том, что мои взгляды изменились, последствия для меня лично были огромны. Это тяжело — сказать своим родным и друзьям, что ты отошел от взглядов, которые вас всех объединяли и благодаря которым вы стали теми, кто вы есть. Наверно, это похоже на то, как объявляют ничего не подозревающим друзьям и родным о своей гомосексуальности.

В конце концов потеря веры и душевный кризис, который ее сопровождал, привели к распаду моей семьи, а этого я больше всего и боялся.

Джим Эллиот, миссионер-мученик, проповедовавший в племени ваорани, однажды сказал слова, которые надолго врезались в мою память: «Разве глупо — отдать то, что тебе не удержать, в обмен на то, чего уже не лишишься?» Он, конечно, имел в виду, что уход из этого мира, который мы с собой не унесем, — это малая цена за то, чтобы познать Бога и пребывать вечно в раю.

Я же отдал то, что не мог удержать, — свою веру, чтобы обрести то, чего уже не лишусь, — свободу от того, что Томас Джефферсон назвал «тиранией чужого ума», то есть от следования авторитетам в ущерб собственному разумению.

Индейцы пираха заставили меня сомневаться в представлении об истине, которым я жил очень долгое время. Сомнение в вере в Бога вместе с жизнью среди пираха заставили меня поставить под вопрос и еще более глубинную основу современной мысли — само понятие истины. Более того, я пришел к выводу, что жил под властью иллюзии — иллюзии истины. Бог и истина — две стороны одной медали. Жизнь и душевное равновесие страдают от обеих, по крайней мере если индейцы пираха правы. А качество их внутренней жизни, их веселость и довольство очень убедительно подтверждают их мнение.

С самого рождения мы пытаемся упростить окружающий мир. Ведь он чересчур сложен, чтобы в нем разобраться: слишком много звуков, слишком много происходит на глазах, слишком много стимулов; мы и шагу ступить не можем, не выбирая, на чем сосредоточить внимание, а что пропустить. В узких сферах умственного труда мы называем такие попытки упрощения «гипотезами» и «теориями». Ученые вкладывают силы и годы жизни в такие попытки. Они запрашивают у спонсоров деньги на экспедиции или на постройку экспериментальной среды, в которой будут проверять свою схему упрощения мира.