Евгений Фирсов - Т. Г. Масарик в России и борьба за независимость чехов и словаков

Да, быть может, я винила Вас, дорогой Евгений Александрович, больше чем остальных, а было это потому, дорогой Евгений Александрович, что Вас я считала самым чутким и понимающим человеком.

Надеюсь, что никакие сообщения «достоверных лиц» не испортят наших отношений. Я Вас люблю, как человека, как дядю Женю и уверяю, как ученого, если Вам будут говорить обратное покажите им мое письмо: я не привыкла ни скрывать своих мнений, ни прятаться под личиной.

Дорогой Евгений Александрович, я бы так хотела стереть все горькие и черные слова, что мы говорили за последнее время, тем более что мне кажется, что за последнее время Вы к нам с Ярославом Францевичем относитесь не так как раньше. Вспомните, что один раз в жизни Ярослав Францевич повысил голос и было это тогда, когда Сургучев пытался очернить Вас. Если Вы по-прежнему любите нас, то приходите в воскресенье пить чай, мы Вас так ждали последний раз. Разрешите мне не пожать Вам руку, а крепко поцеловать. Яр. Фр. не кланяется, т. к. его нет дома, но если бы он был, то тоже присоединился бы к моему поцелую.

Ваша Н. Мельникова-Папоушкова» [492].

Как видим, Ляцкому досталось от Мельниковой по первое число за материальную поддержку недостаточно лояльного в отношении чешских легионеров деятеля «старого режима». Помощь от Комитета предпочитали выделять представителям эсеровских кругов, задававших тон в пражском центре российской эмиграции.

В другом письме Ляцкому затрагивался принципиально важный вопрос – отношение к русской эмиграции в ЧСР и реакция на выход из печати книги Е.А. Ляцкого, 2-х томного романа «Тундра», в 1925 г. В письме упоминался Комитет – имелся в виду Комитет по улучшению быта русских писателей в ЧСР, в котором Мельникова-Папоушкова задавала тон и определяла, кому из русских писателей оказывать финансовую поддержку. Е.А. Ляцкий, также входивший в этот комитет, веского слова не имел. Русская эмиграция в Праге – большой граммофон, так сыронизировала писательница, и этим многое было сказано. В ее тоне последовательно сказывался подход свысока, как будто она была последней инстанцией.

Без преувеличения можно отметить, что Мельникова-Папоушкова стала своего рода гранд-дамой или куратором от пражского МИД русской эмиграции и всей Российской акции – помощи эмиграции со стороны Пражского Града и президента Т.Г. Масарика. На протяжении всего межвоенного периода Ярослав Папоушек курировал в МИД советское направление во внешней политике, а в конце 30-х гг. возглавлял в ЧСР архив МИД. Итак, Мельникова писала Е.А. Ляцкому в связи с его «Тундрой»:

«Многоуважаемый Евгений Александрович!

Спешу ответить на Ваше письмо, которое признаюсь, немало меня удивило. Литературные круги определенно ввели Вас в заблуждение, т. к. много суждений о Вашем романе «Тундра» я не высказывала, а все сказанное было произнесено у меня дома.

Я далеко не разделяю с Вами многолестного мнения, которое Вы высказали обо мне в своем письме, а потому я чувствую себя чрезвычайно сконфуженной при мысли о необходимости изложить прямо автору свой взгляд на его книгу. Но если, Евгений Александрович, Вам это действительно интересно, то вот оно: литературное содержание я всегда ставлю на второй план и наивысшую цену придаю литературной форме; кроме того написанное должно быть вкладом, иначе у него нет смысла для существования, т. к. оно должно быть ново не ради новоты, а ради открытия, обогащения искусства. В «Тундре», к сожалению, этого я не могла найти.

Простите меня за откровенность, но ни в жизни, ни тем более в литературе, я не умею хитрить. В знак моего глубокого уважения к Вам, Евгений Александрович, как к ученому, в знак памяти наших хороших отношений приведу один факт: я не писала ни в газетах, ни в журналах о «Тундре», т. к. не хотела Вас огорчать.

Остаюсь уважающая Вас Н. Мельникова-Папоушкова» [493]

Как видим, в письме Мельниковой-Папоушковой проявился поразительный тон, не терпящий возражений, и безаппеляционность ее суждений в отношении романа Ляцкого «Тундра». И дело было вовсе не в литературной форме, что на первое место ставила Мельникова и чего ей в романе Ляцкого (из 2-х частей) якобы не хватало. Собственно говоря, это был вовсе не роман, а изображение неприглядной прозы жизни российской эмиграции в ЧСР, которую вывел на свет божий писатель и историк литературы. И основная полемика в письме касалась как раз недопустимости этого для Пражского Града (и чью позицию исподволь излагала Мельникова-Папоушкова) – подобной трактовки русской эмиграции как «непролазной тундры» и «свальной грызни».