Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

В следующее затем утро, схваченные за Днепром бунтовщики, Кизим и его сын, были посажены на кол среди киевского рынка, а их сообщнику, Кущу, отрублена голова. Павлюка и Томиленка Потоцкий отослал в Варшаву.

По праву победителя, он отправил в свои замки взятые у казаков пушки, в числе которых находились и заслуженные некогда казаками у немецких императоров. На одной из них была надпись: Ferdinandus me fecit (может быть, памятник поражения, в сообществе лисовчиков, чешских утраквистов); на другой: Rudolphus Secundus Imper.; на третьей: Rudolphus Secundus Imperator, Bogemiae Rex etc.; на четвертой была арабская надпись; на пятой не было никакой надписи. Шестую пушку Потоцкий возвратил киевской мещанской муниципии, так как она была из числа киевских, захваченных казаками на Кодаке; седьмую подарил своему сподвижнику, коронному стражнику Лащу Тучапскому, а восьмую позволил удержать у себя реестровикам.

Но беспокойства, возникшие за Днепром, показывали, что торжество противников казатчины было преждевременное. Королевские коммиссары, Адам Кисель и Станислав Потоцкий, с нетерпением дожидались верных вестей из Запорожья. Туда давно уже было послано несколько чигиринских казаков с универсалом, который объявлял о поражении бунтовщиков под Кумейками, об осаде Боровицы, о выдаче Павлюка и Томиленка с двумя другими казацкими вождями, и приглашал всех, кто дорожит казацким званием, покориться правительству, по примеру городовых реестровиков. Посланцы не возвращались. Отправлены были другие, — и другие пропали без вести.

Между тем по Украине разнесся слух, что Скидан и Чечуга собрали вокруг себя тысяч пять отважных людей на днепровских островах, и готовились к морскому походу по первой весенней воде, с тем, чтобы, вернувшись из похода, вторгнуться в королевские и панские имения. Поразили эти слухи Киселя и Станислава Потоцкого, тем более, что, как они писали, «еще не слеглись могилы кумейские, и в недрах Украины сидели творцы этих могил, готовые подавить всякое волнение черни».

Но причины глухого внимания оказаченной массы были очевидны. С одной стороны наши монахи, пугаемые сомнительными действиями Петра Могилы и подстрекаемые партиею Копинского, готовились уходить за московский рубеж со всею движимостью и даже с монастырскими крестьянами, чтобы спастись от насильственного обращения в унию и латинство. С другой, раздраженное казацкими разбоями и святотатствами католическое духовенство, предупреждая события, хвалилось недалеким торжеством «истинной» веры над греческою схизмою, и ободряло такое же бравурство со стороны расквартированных по Заднеприю жолнеров, которые, в своих попойках и в драках с казаками, являлись борцами за католичество, тогда как наши пьяницы горланили про свое «благочестие».

Сидящие на кольях мертвецы отнюдь не уменьшали раздражения ни в духовенстве, ни в мирянах, — тем более, что настроенные своими исповедниками жолнеры указывали на них православникам, как на вывеску зловредной схизмы. На свою беду, ксендзы и ярые паписты вообще своими россказнями делали из казненных злодеев, в глазах нашей черни, праведных мучеников. Во многих городах, казацкие головы, выставленные на позорных столбах, среди рынка, неизвестно как исчезали. Розыски и допросы по таким случаям вели вовсе не к тому, к чему были направляемы. Но королевские коммиссары поняли это только весною 1638 года. Покамест, они все еще надеялись уладить дело посредством преследования строптивых и благосклонного обращения с людьми покорными.

Произведя тщательную ревизию по всем семи полкам, так чтобы никто не вписался под именем убитого, или чтобы сын падшего бунтовщика не занял места своего отца, коммиссары открыли, что число реестровиков убыло с прошлого года всего только на 1.200. Реестровики воспользовались этим открытием, чтобы весь бунт взвалить на выписчиков, которые де насильно вовлекли их в войну с панами. «Нет», отвечали им коммиссары, «мужики не бунтовали бы, когда бы вы их к тому не подстрекали. Поднявши мужиков, одни из вас поджидали дома, как им послужит счастье, а другие, явившись на конях под Кумейками, разбежались в наших глазах».

Уличенные в недавней измене реестровики кричали, что не желают больше подвергаться кровавой каре и докорам из-за изменников и своевольников и дали новую торжественную присягу в том:

- чтобы не изменять правительству и не поднимать на него руки;

- не посягать на жизнь старшин, и не сзывать казаков в черную раду;