Петра Куве - Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу

Бернстайн с женой поужинали с Пастернаком, и дирижер нашел его «и святым, и кавалером». Бернстайн вспоминал, что они несколько часов проговорили об искусстве и музыке и о «взгляде художника на историю». Позже он исправил себя и заметил, что их разговор «на самом деле представлял из себя его монологи на эстетические темы». Когда Бернстайн пожаловался, что ему трудно найти общий язык с министром культуры, Пастернак ответил: «Какое отношение имеют министры к культуре?»

«Художник сообщается с Богом [805] Barnes, Boris Pasternak. Т. 2, 366. , — сказал он американцу, — а Бог запускает различные достижения, чтобы ему было о чем писать. Это может быть фарсом, как в вашем случае; или трагедией — но это уже вторично».

Большой зал Московской консерватории был забит представителями интеллигенции. Когда вошли Пастернак с женой, «все взгляды в зале [806] Hans N. Tuch, «A Nonperson Named Boris Pasternak» // The New York Times, 14 марта 1987. , казалось, прикованы к двум этим людям… в зале слышался приглушенный гул… все переглядывались и смотрели на них… Напряжение, почти невыносимое, вдруг спало, когда на сцену вышел Бернстайн. Его встретили оглушительными аплодисментами. Некоторые из присутствующих, а может быть, и сам Бернстайн были уверены, что хотя бы часть такого приветствия предназначалась и Пастернаку».

Пастернак зашел к Бернстайну за кулисы, и они крепко обнялись. «Вы вознесли нас на небеса, — сказал Пастернак. — Теперь мы должны возвращаться на землю».

10 февраля 1960 года Пастернаку исполнилось семьдесят лет. Когда он пришел к Ивинской, чтобы праздновать юбилей, он раскраснелся от сильного ветра; окна были раскрашены морозными узорами, в воздухе плясали снежинки. Пастернак отдыхал душой [807] Schewe, Pasternak privat, 17–18. в обществе близких друзей, в число которых входил немецкий журналист Гейнц Шеве. Ивинская подала жареную курицу с домашним капустным салатом; угощение запивали коньяком и двумя бутылками грузинского красного вина. Пастернак был счастлив и говорлив. Он долго говорил о немецких писателях. Со всего мира приходили подарки и поздравления. Сестры прислали телеграмму. Премьер-министр Индии Дж. Неру прислал будильник в кожаном футляре. Владелица бензоколонки из Марбурга прислала ему керамические горшки.

«А все-таки поздно все пришло ко мне, — говорил он Ивинской. — …И так бы всегда жить».

Пастернаку оставалось 109 дней жизни.

В конце предыдущего года он писал одному своему знакомому: «Короткое время назад я начал время от времени замечать неладное с левой стороны груди [808] De Mallac, Boris Pasternak, 256. . Это связано с сердцем — я никому об этом не говорю, потому что, если скажу, мне придется оставить привычный дневной распорядок. Жена, родственники, друзья нависнут надо мной. Врачи, санатории, больницы выдавливают жизнь еще до смерти. Начинается рабство сострадания». Зимой того же года к Пастернаку приехала Екатерина Крашенинникова, одна из его молодых поклонниц. Он сказал ей, что у него рак легких [809] Крашенинникова Е. Крупицы о Пастернаке // Новый мир. 1997. № 1, 210. и жить ему осталось год или два. Он попросил ее, никому не говоря, причаститься вместе с ним.

На свой день рождения Пастернак еще казался полным сил; он скрывал боль в груди. Но в письмах к далеким друзьям проскальзывали намеки на скорый конец, на подведение итогов. «Какие-то добрые силы подвели меня вплотную [810] Barnes, Boris Pasternak. Т. 2, 368. к тому миру, где нет ни кругов, ни верности юношеским воспоминаниям, ни женских точек зрения, — признавался он Чухуртме Гудиашвили. — …Мир, в который художник всю жизнь готовится войти и к которому он рождается только после смерти, мир посмертного существования для тех сил и мыслей, для которых ты нашел выражение».

Среди прочего он предлагал Фельтринелли [811] Борис Пастернак. Письмо Жаклин де Пруайяр 14 ноября 1959 // Boris Pasternak, Lettres a mes amies frangaises (1956–1960), 206. выкупить его тело у Советского Союза, похоронить его в Милане, а уход за могилой поручить Ивинской. Возлюбленная начала замечать, что силы его тают. Он уставал, работая над заказанными переводами, и казался не таким жизнерадостным во время их прогулок. Ее пугали какие-то серые тени [812] Ивинская. В плену времени, 365. на его лице.

На Пасху к нему приехала его немецкая поклонница Ренате Швейцер. Они долго переписывались с тех пор, как Швейцер, поэтесса, работавшая массажисткой, первая написала ему в начале 1958 года. Ее заворожила фотография Пастернака в газете [813] Schweitzer, Freimdschaft mit Boris Pasternak, 6. , а потом — Россия, изображенная в его «Живаго». Швейцер была преданной поклонницей, и Пастернака в чем-то захватила эта эпистолярная связь с Германией его студенческих дней в Марбурге. Швейцер так растрогала доверительная, нежная интонация писем Пастернака — в одном он размышлял о своих сложных отношениях с Зинаидой и Ольгой, — что она захотела даже взять советское гражданство и переехать в Переделкино. Пастернак предпочитал общаться с ней на письме и испытывал двойственные чувства, узнав о ее приезде, особенно потому, что он плохо себя чувствовал.