Александр Мещеряков - Страна для внутренней эмиграции. Образ Японии в позднесоветской картине мира

Однако победа над «милитаристской Японией» умерила пыл советской пропаганды. Политическая элита СССР (впоследствии и России) и находящееся под ее влиянием население всегда проецировали свой потаенный комплекс агрессивности на те страны, которых Россия никогда не побеждала на поле брани, прежде всего на США и Великобританию. Японцам «повезло»: они были повержены, и это позволяло сменить гнев на милость. Путевые очерки Константина Симонова, посетившего Японию сразу после окончания войны, проникнуты нескрываемо сочувственными и уважительными интонациями [8] Симонов К. Япония‑46. М.: Советская Россия, 1977. .

Японии «повезло» и в другом отношении: это была азиатская страна. Накал антияпонской пропаганды никогда не достигал предела, основные силы растрачивались на США и Западную Европу. Япония не обладала ядерным оружием, и советское руководство ее не боялось. В 50‑е и 60‑е годы ХХ века Азия рассматривалась как резервуар национально–освободительного движения и «естественный» противник Запада, с которым СССР находился в состоянии холодной войны. Советский антизападный дискурс подразумевал восхваление Востока, в том числе и Японии, которую упорно не признавали составной частью западного политического мира. В 1957 году, еще до японского экономического чуда, Илья Эренбург писал: «Япония в конце прошлого столетия показала, как быстро народ Азии может организовать передовую индустрию. Право же, есть чему поучиться у японцев многим заносчивым европейцам» [9] Эренбург И. Путевые заметки. М.: Искусство, 1960. С. 8. . Кроме того, Азию вообще и Японию в частности представляли бастионом традиционной культуры, хотя исконный классический марксизм считал ее разновидностью мракобесия. Главная ценность традиционной культуры для советских идеологов заключалась в том, что она по своим основам была в значительной степени доиндустриальной и сопротивлялась современной западной промышленно–потребительской культуре, ее агрессивной экспансии, враждебной традициям. Руководитель кружка икебаны поведал Эренбургу свое кредо: с помощью аранжировки цветов он «защищает народную культуру от космополитизма» [10] Эренбург И. Путевые заметки. М.: Искусство, 1960. С. 70. . Хотя в облике японского города уже много западных черт, пишет Эренбург, «служащие банков и приказчики, журналисты и торговцы газетами живут в раздвижных деревянных домиках и не хотят жить в небоскребе… Конечно, есть в Осаке биржа и на бирже маклеры, но японский маклер способен вечером, придя домой и разувшись, писать стихи о цветущей вишне, о мудрости природы, о счастье созерцания» [11] Там же. С. 65. .

Похвалы Японии, которые возносил Эренбург, имели отчетливый антизападный (прежде всего антиамериканский) привкус: «Самое существенное — душа народа. От американизации Япония защищена не столько крепостью вековых обычаев, сколько глубокой внутренней культурой — ее народ достаточно зрел для того, чтобы не соблазниться грошовыми погремушками, и он сохранил достаточно душевной молодости, творческого задора для того, чтобы не впасть в детство» [12] Там же. С. 87. .

Надежды, возлагавшиеся советскими идеологами на Японию, не были лишены определенных оснований. Левое движение в послевоенной полуоккупированной Японии находилось на подъеме, антиамериканские настроения как в «народе», так и среди интеллигенции были сильны. Многие японские писатели клеймили США, и это не мешало им оставаться очень хорошими писателями. Их переводили и издавали в СССР.

Послевоенный русский человек жалел японцев. И потому, что они мучаются под гнетом американского империализма (американские военные базы в Японии и до сих пор не дают многим покоя), и потому, что на них сбросили атомную бомбу, и потому, что на их страну с пугающей регулярностью обрушиваются землетрясения и тайфуны, и потому, что они худы и малы ростом. Они были несчастнее советско–русского человека, который находил в японцах объект для удовлетворения своей «бабьей» потребности в жалости и сострадании. К европейцам или американцам относились по–разному — их любили или ненавидели, но русская жалость на них не распространялась.