M. Базилевичъ - ПОЛОЖЕНІЕ РУССКИХЪ ПЛЕННЫХЪ ВЪ ГЕРМАНІИ И ОТНОШЕНІЕ ГЕРМАНЦЕВЪ КЪ НАСЕЛЕНІЮ ЗАНЯТЫХЪ ИМИ ОБЛАСТЕЙ ЦАРСТВА ПОЛЬСКАГО И ЛИТВЫ

Я считаю не лишнимъ привести здѣсь выдержку изъ книги: «Въ борьбѣ противъ Россіи», написанной Вильгелмомъ Конрадомъ Гоммола, военнымъ репортеромъ главной квартиры Восточнаго отдѣла, изданной въ Лейпцигѣ Брокгаузомъ въ 1916 году, для того, чтобы вы видѣли, какъ нѣмецкіе писатели описываютъ положеніе нашихъ плѣнныхъ и какъ они смотрятъ на нихъ. Копія съ подлинника на нѣмецкомъ языкѣ находится въ приложеніяхъ къ моей работѣ.

46 стр., гл. IX. «Русскіе плѣнные въ Ловичѣ».

«17-го декабря наши войска вступили въ Ловичъ. Нѣсколько времени спустя, Ловичъ былъ указанъ мнѣ какъ мѣстожительство. Отведенную мнѣ квартиру я долженъ былъ очистить и привести въ порядокъ съ помощью русскихъ военноплѣнныхъ. Прошло немало времени, пока мнѣ, путемъ необходимыхъ реквизицій, удалось превратить голыя стѣны, среди которыхъ я долженъ былъ жить, въ болѣе или менѣе сносное помѣщеніе. Посреди старой площади, бывшаго рынка Ловича, стоитъ главный костелъ города съ двумя башнями. Этотъ, окруженный высокой стѣной, Божій домъ, долженъ былъ стать мѣстомъ сбора русскихъ плѣнныхъ и временами довольно значительно возростающаго числа арестованныхъ по подозрѣнію въ шпіонажѣ. До 4.000 людей въ теченіе одного дня должны были быть интернированы тамъ. Костелъ этотъ, естественно, съ тѣхъ поръ, какъ онъ сталъ массовой квартирой для плѣнныхъ, къ сожалѣнію, сильно пострадалъ.

Однажды тамъ даже случился пожаръ внутри колокольной башни отъ загорѣвшейся соломы. Къ счастью, пожаръ удалось во время потушить и этимъ спасти органъ, который былъ уже въ опасности. Холодныя морозныя ночи со своими суровыми Восточными вѣтрами стали особенно жестоки; дровъ не было, а потому отрывалось и доставалось отовсюду все горючее, и что русскіе начнутъ разрушать — разрушалось до конца. Это случилось и тутъ. Старыя, художественно исполненныя ворота передъ главнымъ алтаремъ стали пищей для костровъ, которые поддерживались плѣнными на холодныхъ плитахъ костела. Въ одну изъ январскихъ ночей, я однажды опять входилъ въ этотъ костелъ. Снѣжинки кружились вокругъ меня, пока я шелъ по улицѣ «Сдунска», переименованной теперь въ улицу «Гинденбурга», и я шелъ съ мыслями, далекими отъ войны, съ мыслями о родинѣ, ибо такія мысли часто тѣснятся въ голову людямъ въ подобныя ночи — я шелъ по направленію къ старой площади. Величественно и великолѣпно въ своемъ зимнемъ украшеніи стоялъ, осыпанный снѣгомъ, Божій храмъ посреди широкаго рынка, а извнутри, черезъ высокія окна безъ стеколъ, свѣтили красныя зарева русскихъ костровъ. Медленно шелъ я черезъ рынокъ къ главнымъ воротамъ костельнаго собора. Черезъ тихій дворъ я прошелъ въ храмъ. Фантастически, какъ въ разсказахъ Гофмана, мелькали мимо люди и вещи. Кисть безсмертнаго Адольфа фонъ-Менцеля нашла бы въ этой картинѣ достойный, себѣ мотивъ для творчества. Это было какое-то шуршаніе, не то кипѣніе, безпрерывное передвиженіе туда и сюда, цѣлый рой голосовъ и цвѣтовъ. Острый запахъ будто гнилой кожи, спертый воздухъ, испаренія пота и вмѣстѣ съ тѣмъ тяжелая вонь отъ загрязненной соломы проникали въ носъ, задерживали дыханіе, тяжело стѣсняли грудь. Болѣе 20 костровъ подымались въ ночныхъ сумеркахъ и кругомъ этихъ костровъ лежали, стояли на колѣняхъ и сидѣли на корточкахъ плѣнные, число которыхъ въ эту ночь превышало 2.300. Я смотрѣлъ въ безмѣрную даль. Голоса непонятные кипѣли и переливались тяжело и странно. И это были люди, которые на подобіе животныхъ, на подобіе первобытныхъ людей толпились около высокихъ костровъ. Одичалыя существа, покрытыя слоемъ противной сѣро-черной грязи. Грязныя, кровавыя, засохшія буро-краснымъ цвѣтомъ перевязки на головахъ, рукахъ и ногахъ. Тутъ и тамъ у стѣнъ костела съ кучекъ соломы несутся болѣзненные стоны. Я шелъ сквозь эту дикую толпу. Въ углахъ, скорчившись въ клубки, спали плѣнные на каменныхъ плитахъ. Они лежали въ углубленіяхъ алтарей, даже на алтаряхъ, такъ какъ деревянная доска алтаря не была такъ тверда и холодна, какъ полъ костела. Не одному сибиряку высокая барашковая шапка-папаха служила подстилкой для головы. Особенно дико и странно было смотрѣть на нѣсколькихъ казаковъ, которые, раненые и завернутые въ изорванныя шинели сидѣли въ сторонѣ между бессарабскими солдатами. Подъ мохнатыми высокими барашковыми шапками свисали густые чрезвычайно грязные волосы и было трудно различить, гдѣ кончались человѣческіе волосы, и начинался волосъ шапки. Когда я, наконецъ, вышелъ опять на свѣжій зимній воздухъ, я свободно вздохнулъ, какъ будто бы я самъ былъ освобожденъ изъ суроваго плѣна. На другой день съ самаго ранняго утра они уже сидѣли на костельномъ валу, тѣснились за желѣзными рѣшетками и крича просили: «Хлѣба, хлѣба». Часто я долженъ былъ отъ всего сердца смѣяться, когда они, перегибаясь черезъ стѣну, старались перекричать другъ друга, желая умилостивить ловичскихъ купцовъ: «Ты, жидъ! Я тоже жидъ! Я голоденъ, иди, возьми деньги, дай хлѣба.» И единовѣрцы приходили и приносили имъ то, чего они хотѣли! Но сперва деньги, такъ какъ хлѣбъ былъ дорогъ, и «гешефтъ» былъ «гешефтъ».