Фердинанд Опль: Фридрих Барбаросса

Для всех описанных выше носителей рукописной традиции характерно отсутствие такого значимого элемента их исторического содержания, как последовательное изображение происходящего. В противоположность этому есть огромное количество собственно исторических описаний, памятников историографии [29] См. в связи с этим обзор Ваттенбаха и Шмале: Wattenbach W., Schmale F-J. Deutschlands Geschichtsquellen im Mittelalter. Vom Tode Kaiser Heinrichs V bis zum Ende des Interregnum. Bd. 1. Darmstadt, 1976. , для которых как раз этот элемент является основополагающей характеристикой. При всей осторожности, необходимой в отношении тенденциозно искаженных сведений, и при всем внимании, требующемся для бережной и дифференцирующей их интерпретации, эти источники с давних пор представляют главный интерес для исследователей. В них биографии находят своих, уже собственно исторических, восходящих ко временам Барбароссы, предшественников. Раз уж мы хотим сделать несколько замечаний об историописании эпохи ранних Штауфенов, то следует полностью отдавать себе отчет во фрагментарности находящегося в нашем распоряжении материала. Однако мы полагаем, что в главе о фундаменте нашего исследования нельзя обойтись без нескольких примеров.

Если мы ограничимся немецким кругом и будем двигаться от сочинений, современных событиям, к трудам, возникшим позднее, то в первую очередь следует указать на епископа из дома Бабенбергов, бывшего по матери сводным братом Конрада III и, следовательно, дядей Барбароссы — на Оттона Фрейзингенского [30] О его значении как историографа см.: GoetzH.-W. Das Geschichtsbild Ottos von Freising. Köln; Wien, 1984. (Archiv für Kulturgeschichte; Beiheft 19); Lammers W. Weltgeschichte und Zeitgeschichte bei Otto von Freising // Die Zeit der Staufer. Bd. 5. S. 77–90. и на его «Деяния Фридриха» («Gesta Friderici»). Уже в своем первом историческом произведении, «Хронике», он проявил себя подлинным мастером в изображении широких исторических взаимосвязей. Находясь со Штауфеном в особо доверительных отношениях благодаря своему родству с ним, Оттон получил в 1157 году официальное поручение составить «Деяния» государя. Труд Оттона, продолженный после его смерти в 1158 году его секретарем Рагевином до 1160 года (а в приложении доведенный вплоть до конца 1160-х годов), является главным памятником раннештауфеновской историографии, на который так или иначе опираются все позднейшие описания. В «Деяниях», составленных Оттоном по желанию его племянника-императора, отразились разнообразные аспекты многогранной личности автора. Будучи цистерцианцем, теснейшим образом связанным с религиозными идеалами и духовным миром своей эпохи, он был при этом имперским епископом, умевшим очень вдохновенно и убедительно представлять интересы своей церкви. Связи Оттона при дворе не выходили за пределы обычного, но благодаря его прежней историографической деятельности именно ему в глазах государя было предназначено составление исторического описания монарших деяний.

Если «близость ко двору» можно расценивать как особое специфическое свойство составленных Оттоном «Деяний», [31] К вопросу об оспариваемой нами «придворности» см.: Holtzmann R . Das Carmen de Frederico I. imperatore aus Bergamo und die Anfange einer staufischen Hofhistoriographie // Neues Archiv der Gesellschaft für Altere Deutsche Geschichtskunde. 1922. Bd. 44. S. S. 252–313.; иную точку зрения см.: Engels О. Stauferstudien: Beiträge zur Geschichte der Staufer im 12. Jahrhundert: Festgabe zu seinem 60. Geburtstag. Sigmaringen, 1988. S. 234. Это определение ни в коем случае не следует воспринимать в том смысле, что Оттон будто бы искал близости ко двору чаще, нежели другие историографы; оно в большей степени отсылает нас к исключительной информированности этого историка. то существует также целый ряд других созданных его современниками произведений, имеющих явный «придворный» отпечаток, значение которых не меньше, но рассматривать которые следует несколько иначе. Они — и это также справедливо в отношении огромного числа анналов — содержат сообщения о фактах общеимперского масштаба только в тех случаях, когда речь идет о «великих» событиях (выборы короля, коронация императора, подчинение Милана, заключение в Венеции мира с Александром III и т. д.), или если имперская власть непосредственно вторгается в преимущественно описываемое ими пространство, или когда стоящая в центре повествования личность вступает в контакт с государем (участие в общеимперских походах, придворных съездах и т. п.). В качестве примера подобного вида источников можно привести «Славянскую хронику» Гельмольда из Босова и ее продолжение, написанное Арнольдом Любекским. Как будто в результате следования определенной модели подобная схема присутствует и в анналах пражского каноника Винцента, который, благодаря неизменному участию богемцев в ранних итальянских походах Барбароссы 1158–1166/67 годов, неоднократно становился очевидцем событий, в связи с чем, вероятно, сообщает о них из первых рук.