Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Итак, Уложение 1649 года требовало, чтобы суд производился по закону, но сам закон был дифференцирован. Как и в предшествующем законодательстве, в Уложении активно утверждается существующая социальная иерархия, наиболее явно – в разделах, посвященных бесчестью, где теперь в дополнение к существовавшим уже в XVI веке штрафам вводятся телесные наказания. Их применяли к представителям низших социальных групп: непривилегированным торговым людям, служилым «по прибору» и посадским людям, к крестьянам и холопам, – если случалось обесчестить человека намного более высокого общественного положения. Телесное наказание для представителей относительно высокопоставленных групп (московских – но не думных – чинов, московских и городовых дворян и детей боярских, гостей) было предусмотрено, только если они бесчестили лицо, находящееся на самой верхушке общества – патриарха; оскорбившие царя, естественно, были повинны смерти. В остальных случаях, когда бесчестье наносили равные по положению, будь то крестьяне, дворяне или бояре, за это причиталось только денежное возмещение [627].

И другие нормы Уложения давали бóльшую защиту занимающим высшие ступени в обществе. В статье, указывавшей бить батогами за подачу челобитной прямо царю, оговаривалось, что, если нарушитель «почестнее», то его следует только посадить на неделю в тюрьму. Сходным образом носители высших придворных чинов, которые и в XVII веке в значительной степени переходили по наследству внутри нескольких кланов элиты, располагали защитой от телесных наказаний. Например, если судья брал взятку и выносил неправый приговор, он должен был возместить ущерб истцу и заплатить судебные пошлины – то и другое в тройном размере, лишиться должности и подвергнуться торговой казни. Если же судья имел думный чин, то помимо взыскания денег у него лишь «отнимали честь» [628].

Для должностных лиц в невысоких чинах наказания за коррупцию стали жестче: теперь даже дьяки не освобождались от порки. Если дьяк и подьячий затягивали дело, то первому грозили батоги, а второму – уже кнут, при этом с обоих челобитчику причиталось возмещение за волокиту – «проесть». Вологодского воеводу в 1669 году предупреждали: за поноровку тем, кто незаконно «держит корчемное питье», с него взыщут штраф и наложат «великую опалу»; но, если в том же провинится дьяк приказной избы, то подвергнется торговой казни [629].

Тем не менее в Соборном уложении были оставлены в силе телесные наказания для высокопоставленных людей за тяжкие преступления. «Знатных» (то есть имеющих высокий чин) людей, а также городовых детей боярских и торговых людей можно было пытать, если в обыске (опросе местных жителей) про них скажут, «что они лихие люди»; если с пытки выяснится их вина, они должны быть казнены. Подобным же образом, если хозяин «научит» своего человека избить или покалечить кого-то, и хозяина, и холопа предписывается бить кнутом «по торгом и вкинуть их в тюрьму всех на месяц». С хозяина к тому же взыскивается «бесчестье вдвое» в пользу обиженного [630]. Если по указу 1678 года землевладельцы, препятствующие работе межевщиков, подвергались штрафу (впрочем, если они не могли заплатить, их велено было бить батогами), то при повторном обращении к этому вопросу в 1686 году за то же нарушение было велено бить кнутом в торговые дни на козле и в проводку всех ослушников, включая и детей боярских. Даже воеводам грозило «жестокое [телесное] наказанье» за упущения по службе [631]. Таким образом, в XVII веке тяжесть преступления пересиливала ранг в обществе и достоинство, сопряженное с государственной службой.

Поскольку Соборное уложение широко распространилось в печатном виде, судьи и их помощники были лучше, чем раньше, обеспечены правовыми ориентирами; однако при чрезмерной детализации некоторые вопросы остались не освещены. Кроме того, множество указов, рассмотренных здесь благодаря тому, что они доступны в публикациях, совершенно не обязательно получили одинаковое распространение в свое время. Разные приказы выпускали указные грамоты подчиненным им воеводам; даже если тот или иной указ доводился до всех воевод, на местах его вполне могли, переписав в записные книги, просто забыть. Несомненно, в этих архивных фолиантах до сих пор прячутся и указы, еще не обнаруженные историками. Таким образом, то, что выглядит юридическими несоответствиями, было присуще самой природе системы: судьи следовали законам в той мере, в которой они и их дьяки эти законы знали, но их решения неизбежно оказывались различными.