Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Иногда наказания на практике оказывались суровее, чем по закону. В мае 1682 года стрелецкий полковник, притеснявший своих подчиненных (он бил их, брал взятки, вымогал деньги и принуждал работать на себя), был приговорен к лишению чина и должности, конфискации земель, возмещению ущерба стрельцам-челобитчикам и битью батогами. В 1687 году ротмистр рейтарского строя был бит батогами «перед всем полком» за то, что бесчестил своего полковника, а также за «непослушание» и пьянство. Если бы речь шла только о бесчестье, при том что истец и ответчик недалеко отстояли друг от друга по чину, дело должно было ограничиться денежным возмещением, но тут на кону стоял грандиозный проект создания дисциплинированной армии, и оскорбление начальника и неподчинение ему тянуло на телесное наказание [637].

Судьи достаточно свободно применяли ужесточенные санкции Соборного уложения в области судебной и приказной процедуры и защиты достоинства суда. Как и раньше, подьячий, допустивший ошибку в документе, подвергался тяжкому наказанию, часто телесному и зависевшему от его социального положения. Например, в 1663 году губные староста и дьяк из Орла привезли в Москву отписку, дьяк прочел ее вслух перед Разбойным приказом, а в ней оказалась прописка в царском титуле. Губной староста за это попал на неделю в тюрьму, а дьяка, «сняв рубашку», били «батоги нещадно», но все же он избежал кнута. Сочетание тюрьмы для начальника и батогов для дьяка или подьячего применялось в аналогичных случаях в 1666, 1677 и 1685 годах. В 1685 году салтовский приказчик, приславший в Разряд отчетные документы, в которых подписался воеводой и с «вичем», хотя и то и другое было ему не по чину, был только посажен в тюрьму на один день. Даже когда дело доходило до батогов, реальные приговоры были мягче, чем того требовал закон [638].

Более строгие санкции применялись, когда речь шла о государственном достоинстве или доходе. За беспорядки в присутствии царя, в его резиденции и даже на территории Кремля колотили даже людей высокого социального статуса. Например, в январе 1644 года одного стольника били батогами «в одной рубашке» нещадно за то, что он говорил «скверные небылишные позорные слова» про мать и сестер другого стольника, когда царь возвращался из церкви во дворец. Это было очень сурово: даже по Соборному уложению за бесчестье и беспорядки во дворце полагался только штраф. В октябре 1674 года один стряпчий «прошиб» другому стряпчему голову кирпичом на государевом дворе в присутствии царя. За это провинившегося били батогами вместо кнута нещадно и взыскали в пользу потерпевшего бесчестье вчетверо. Уложение между тем требовало только двойного возмещения и шестинедельного тюремного заключения за пролитие крови в царском доме. За попытки обойти государственную винную монополию санкции были ужесточены с битья кнутом по Соборному уложению до повешения по мартовскому закону 1655 года. Шестеро солдат в Смоленске в июле 1655 года пренебрегли этим суровым предупреждением, когда раскрылась их незаконная торговля вином, в чем они и признались на расспросе и после пытки. Заводчика велено было повесить, остальных, а также одного пойманного покупателя – бить кнутом перед приказом и «по торгом» [639].

Иногда здравый смысл подсказывал судьям смягчать приговоры. В конце XVII века доступ в Кремль был ограничен, а за нарушение режима введены драконовские наказания. Например, в марте 1680 года слуга одного дворянина был схвачен, когда проезжал по территории Кремля на лошади; при этом он сопротивлялся аресту и «махался» от стрельцов «плетью и одного стрельца зашиб». В расспросе он сказал, что его хозяин пошел в Кремль через Троицкие ворота пешком, а коня велел ему отвести в конюшни; «поехал дворцом» он «не знаючи», то есть не понимая, что его статус не позволял ему не только ехать верхом, но даже и входить в царскую резиденцию. Разрядные судьи избавили его от кнута, которого он, видимо, по их мнению, заслуживал, но велели бить нещадно батогами, а затем отдать его господину [640].

Знание местных обстоятельств также побуждало к гибкости в определении санкций. Так, в Добром двое детей боярских, Алексей Шахов и Иван Кузнецов, дали 28 июня 1691 года показания перед воеводой Тимофеем Григорьевичем Аргамаковым о принятых ими пришлых людях по подозрению в том, что это беглые крепостные. Шахов отрицал, что приписываемый ему пришлый человек жил у него, но тот сам показал, что Шахов принял его на свою поместную землю, не доложив властям. Кузнецов утверждал, что его «пришлый неявленный человек» – не беглый, а его свойственник, который переселился к нему жить «вовсе». Воевода Аргамаков, ознакомившись с последними распоряжениями о беглых, выписанными для него подьячими, приговорил обоих землевладельцев к битью батогами за то, что держали людей, не объявив о них властям [641].