Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Судьи Московского государства в полной мере использовали возможности публичного унижения, сопряженного с проведением наказываемого по оживленному центру города. Зачастую они специально оговаривали в своих вердиктах, что экзекуция должна быть назначена на «торговые дни». Тобольские воеводы в 1640-е годы использовали символику такой географии: по их приговорам преступников должны были сечь, эскортируя «по торгом в проводку»; иногда они и удлиняли этот путь. Два бухарских купца («тоболсково бухаретина Мирбаки Абдиева люди»), осужденные за похищение вещей и денег в июне 1640 года, были «биты по рядом и по татарским юртам в проводку кнутом»; тем же путем должны были провести двух татарок, обвиненных в вооруженном нападении и сексуальном преступлении (май 1641 года). Осужденный в Тобольске за воровство в июне 1642 года «ссыльный опальный человек» был «бит по рядом и по торгом и под горою у судов в проводку кнутом» [572].

По законам Московского государства могли применяться еще несколько видов наказания: публичное избиение должников («правеж») – это ближайшая аналогия западному выставлению в колодках или у позорного столба. В начале XVII века появился новый вид порки – избиение палками («батогами»), при котором кожа оставалась целее, чем при битье кнутом [573]. «Прутья толщиной в палец», по описанию наемного французского офицера Жака Маржерета, писавшего около 1606 года, батоги били больнее, если жертву колотили без рубашки. Хотя, когда батоги попали в судебники, было велено их применять «без пощады», но на практике они были более мягким наказанием. В деле 1689 года, например, в приговоре специально указано, что избиение «нещадно» батогами – это милость по сравнению с наказанием кнутом «на козле» [574].

Публичность телесного наказания также служила унижению жертвы, даже несмотря на то что в России не было столь устоявшегося дискурса стыда применительно к телесному наказанию и палачам, как в Европе. В тяжбах о бесчестье, например, указание на то, что некто раньше подвергался телесному наказанию, редко выступало оскорблением. Иностранцы, получившие практическое знакомство с Московией, были этим шокированы. В первой половине XVII века Олеарий уверенно утверждал: «В прежние времена, после вынесенного преступниками наказания [кнутом], все опять смотрели на них как на людей столь же честных, как и все остальные; с ними имели сношения и общение, гуляли, ели и пили с ними, как хотели. Теперь, однако, как будто считают этих людей несколько опозоренными». Но остальные иностранцы с этим не согласны: во второй половине того же столетия Якоб Рейтенфельс с удивлением отмечал, что даже боярин был бит кнутом за изнасилование; а Джон Перри, писавший в первое десятилетие XVIII века, наблюдал ту же картину: «Быть битым батогами или кнутом, хотя бы это делалось рукой обыкновенного палача, все-таки у них не считается позором. В России вещь очень обыкновенная и часто встречающаяся, что после такого наказания допускают людей к местам почетным» [575]. Тем не менее публичные наказания в России все же были в определенной мере сопряжены с позором: «торговой казнью», по выражению летописи XVI века, можно было «соромотить» [576]. Об этом также свидетельствует рассматриваемое ниже уважение к социальному статусу, проявлявшееся при назначении наказаний. На языке телесных наказаний зрителям передавалась весьма разнообразная информация.

Наказания за воровство и разбой в московском праве, как и в византийском, а также в европейском «общем праве», распределялись по шкале из трех ступеней [577]. Двинская уставная грамота 1397–1398 годов рекомендовала денежное возмещение за первую кражу; при повторном аресте виновный продавался в холопство; при третьем – его вешали. Псковская судная грамота предлагала телесное наказание (не уточняя какое) за первые два случая воровства и смертную казнь – за третий. Судебники 1497 и 1550 годов укорачивали эту лестницу до двух ступеней: битье кнутом за первую кражу, лишение жизни – за вторую. Но в губных грамотах середины XVI века Разбойный приказ вернулся к трехступенчатой системе: битье кнутом за первую кражу, членовредительство (отсечение руки), тюремное заключение и ссылка – за вторую и казнь – за третью. Эту градацию Разбойный приказ сохранил и в своих указных книгах начала XVII века (ссылки см. в приложении) [578].

В губных грамотах за злоупотребления должностных лиц предписывалось телесное наказание независимо от их социального статуса, но в других случаях законы свидетельствуют о де-факто существовавших послаблениях для высших чинов. По Судебнику 1550 года, например, за взятки и лишние судебные пошлины или за злоупотребления при выполнении своих обязанностей судей и судебных чиновников наказывали штрафом, «великой опалой» или же дело оставлялось до царского указа. Но за те же нарушения служащие низшего порядка получали порку. За взятки и другие злоупотребления дьякам полагалось тюремное заключение, а подьячим и низшим чиновникам – битье кнутом на торгу, а также часто штраф и тюрьма. Точно так же размеры денежного возмещения за бесчестье градуировались в зависимости от социального статуса потерпевшего [579]. Судебное дело 1599/1600 года показывает действие принципа социальной дифференциации наказаний на практике. Когда обнаружилось, что князь М.Р. Трубецкой и его дьяк собирали судебные пошлины без указа, они были подвергнуты опале «за посулы», но вот подьячему досталось телесное наказание [580]. Подобные установления продолжали действовать и в XVII веке, а область их применения в конце концов была ограничена уголовными преступлениями. Согласно одной норме, если дворянина и его людей обвинят в уголовном преступлении, то пытать сначала следует людей. Только если они оговорят господина, можно переходить к его пытке. По боярскому приговору 1628 года, если господин даст поручную запись по беглому преступнику, но не поставит его на суд, то он может дать одного из своих крестьян или холопов на пытку вместо себя для выяснения, где скрывается беглец. Однако приговор 1627 года показывает, что социальная дифференциация наказаний не была абсолютной. Воевода Устюга Великого запрашивал Москву, можно ли применять телесное наказание за распутную жизнь к человеку, который является выбранным местной общиной судьей («земским судейкой»). Приказ подтвердил, что судейку можно бить батогами. То, что телесное наказание в норме относилось к низшим социальным слоям, очевидно из определения 1647 года, по которому денежный штраф заменялся беспощадным битьем батогами, если провинившийся был по бедности не в состоянии платить [581]. Таким образом, накануне принятия Соборного уложения в русском уголовном праве предусматривалось применение телесного наказания и смертной казни за широкий спектр наиболее тяжких и уголовных преступлений, а также за злоупотребления должностных лиц. Но в нем было место и для градуированных наказаний, и для послаблений представителям высших слоев; мало ограничивалась свобода судей в определении степени суровости санкций. Другими словами, закон позволял судьям проявлять гибкость даже в вопросе наказания.