Александр Лепехин - О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения

– Зачем же мертвецы шлялись сюда? продолжали мы спрашивать, если не допрашивать привратника.

– Эх, ваше высокоблагородие! отвечал он вздыхая, свое доброе кому не жаль? Они шлялись сюда, в глухую полночь, перед петухами…

И не окончив фразы, привратник достав берестяную тавлинку из-за обшлага своей шинели, втянул в нос свой значительный нюх табаку, высыпав его прежде на ноготь большого пальца левой руки.

– Да сказывай живей! зачем они ходили в палаты с кладбища? спрашивали мы тоном настоятельного приказания.

Выть и рыдать! отвечал солдат, слегка покачивая головою. Воют бывало, говорят, так жалобно и пронзительно, что соседям приходилось хоть дома продавать… Овчинно страшно мертвецы выли, не по человечески, не по звериному, как собаки, аль волки, аль шакал какой воют нет, не в пример страшнее! Волосы на голове становились дыбом, лихоманка трясла тех, которые слышали эвти ужасти… Когда же ваше высокоблагородие, происходили у них там сходбища, то, говорят, бывало и внезапное освещение наподобие молоньи: вдруг эдак осветит, а там опять все темно, а рыдание и вытье продолжались. Вот какие оказии бывали, есть чего было пугаться! Видно мертвецам оченно уж жалко стало опустошенных палат, из которых все пораспродали, а мошенники порасхитили, порастащили все до синя пороха! Но только петухи в городе замахают крыльями и не успеют они еще затянуть голосистой своей песни, а мертвецы давай тягу: улепетывают себе во свояси, не оглядываясь. Сделай они оплошку на единый только миг и раздайся голос одного только петуха в ту же минуту все бы провалилось сквозь землю!!.. После петухов соседи засыпали, а в глухую полночь не до сна бывало им: тряслись, говорят, от страха, как листы на осиновом дереве, на котором удавился Иуда Искариотский, ваше высокоблагородие.

Таким образом, по расстановке окончательных слов заключительной фразы, выходит, что простодушный рассказчик произвел нас, не в пример прочим, в Иуды Искариотские, если корректор забудет поставить знак препинания там, где следует.

Между тем, как мы, слушая местную сказку привратника, глядели на капитальное здание, которое начинало отделять от нас наступающая темнота летних сумерек, к нам подошла девочка, на вид лет 12, довольно опрятно одетая, высокая ростом и очень хорошенькая собою. Откуда взялось это милое дитя, не из палат ли вылетела она, куда вместо мнимых мертвецов, видно, приходят ныне одни дети, чтобы научиться превратностям этого мира? думали мы. Обращаясь к солдату, девочка сказала сладеньким голосом:

– Дедушка, за табаком пришли.

– На сколько купляют?

– На две трынки, отвечала девочка, подавая солдату две копейки серебром, которые он положил в карман пестрого своего жилета.

– Отдай им два рожка, что в шкапу на нижней полке лежат, знаешь? Вечор ты сама свертывала их из бумаги, что у приказного покупляем…

– Знаю, отвечала девочка, собираясь идти.

– Погоди, постой, куда так спешишь? виш прыткая какая, вскричал солдат сердито, нахмурив брови и повернувшись в полу-оборота к ней. А кто пришел? спросил он, понизив голос на две октавы и, расчувствовавшись до того, что погладил девочку по голове с нежностию.

– От Викулы.

– Парменова что ли?

– Да, отвечала девочка, посмотрев на нас застенчиво.

– А четыре семерки долгу присылал?

– Нет не присылал.

– Так скажи люба моя, тому кто пришел, что мол хозяин его Викула Парменов, на целый четвертак забору сделал. Посулился было сегодняшнего числа уплат учинить, да видно забыл, курчавая голова. Накажи, чтобы безвременно утром доставил, а то товару и так пропасть расхватали без денег. А там, известное дело, и начнут завтраками кормить. Слыш, накрепко накажи!

– Хорошо, скажу, дедушка, отвечала девочка, умильно взглянув на солдата и побежала от нас к караульне, находящейся, как мы выше сказали у первой уличной ограды, рядом с воротами.

– Какую это ты, служба, бумагу покупаешь у приказного? спросили мы привратника.

– Писанную, ваше высокоблагородие.

– Листовую?

– Попадётся иной раз и листовая, а то все в трубках, в длинных свертках, наподобие бинтов, какими фершала раненых, аль больных в гошпиталях перевязывают; разве маленько пошире будут бинтов.

– А приказный, или подьячий по вашему, который носит к тебе эти бумажные свертки, где служит?

– В каком-то архиве, кажись, а заподлинно нам неизвестно в каком там судилище служит это крапивное семя.

Значило: это были старинные столбцы хранившиеся в подвалах архива.