Александр Лепехин - О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения

В настоящее время дом этот, конец концов, просто приют нескольких домовитых ласточек и хищных воробьев, а также и диких голубей, которые нашли предательские отверстия в створах неплотно закрытых. Вот они и перелетают из комнаты в комнату, разговаривая, кажется, друг с другом и не обращая никакого внимания на гневные взгляды привратника и беспрестанное его бормотанье. Крылатое общество республиканцев, конечно, не залетело сюда реставрировать исчезающую живопись: но оно имело более естественное побуждение, что заметили мы, случайно увидев целое семейство маленьких птенцов с разинутыми ртами. Заботливая мать их кормила червяками из собственного клюва. О, если бы это зрелище увидел привратник, то мать с бескрылым ещё своим потомством, вероятно, попала бы в его солдатскую кашицу. Значит, думали мы, что здесь «любовь не порасталася», как говорится в одной русской песне, с той только разницей, что людей заменили птицы. Когда мы сообщили замечание наше сопровождающему нас солдату, то он пресерьезно сказал: «неизвестно только ваше высокоблагородие чья любовь сильнее воробьиная аль людская». В здешних комнатах невозможно и предполагать услышать ответ на вопрос каков бы он не был. Вам будет отвечать не голос человеческий, а эхо веков…

Осматривая внутренности старинного дома и близорукий не мог не увидать ближайшей к нему пристройки, очевидно сделанной гораздо после, архитектура которой решительно не имеет никакого смысла. Мы говорим о 2-х этажном флигеле совершенно не кстати приткнутом к этому зданию и незаметном с так называемого парадного подъезда. Он, как будто стыдясь своей жалкой наружности, спрятался на задний двор, а старинный дом заслонил его от наблюдательного взора приезжего, который в праве заметить, что этот старинный флигель занял почетное место не по своим достоинствам, потому что малые размеры его относятся к капитальной громаде, как привесок к сахарной голове. Соединенный с ней деревянным переходом, заменивший каменный, обрушившийся ещё в прошлом веке, он возбуждает вопрос: что вынудило домохозяина построить такое отшельническое жилище? Оно не могло принадлежать к тем надворным постройкам, в которых обыкновенно помещается прислуга, потому что столь близкое соседство этого люда было бы не в обычаях старых бар. Нельзя допустить мысли, чтобы оно было и убежищем любви, на том основании, что все владельцы тульского палаццо, сколь известно тулянам, были люди женатые и имели каждый из них большое семейство. Статься может, что в это отшельническое жилище удален был какой-нибудь лишенный ума, или страдавший неизлечимым недугом, или, наконец, посвятивший себя затворнической жизни, уединению, но невероятно чтобы здесь укрывалось преступление, преследуемое законом. Теряясь в смутном лабиринте догадок, мы не могли остановиться ни на одной из них, но привратник, с которым мы сейчас познакомим нашего читателя, как с типической личностью, если не ошибемся, объяснил нам, основываясь впрочем на предании, что нижний ярус его занимала главная контора, а верхний была кладовая, в которой жила 90 летняя старуха, охраняя как Аргус, сундук своего хозяина. Видно она очень усердно охраняла сокровища своего властелина, потому что последнее дыхание ее улетело куда следовало, а труп старухи все еще лежал на сундуке, пока его в белом саване и в дубовом гробу на опустили в могилу. Об этом замечательном железном казнохранилище мы получили сведенье из других более достоверных источников, а именно: правдивые старожилы говорят, что в нем весу было 22 пуда, и что он постоянно вмещал в себя столько же пудов серебра и золота. Спрашивается, сколько же перебывало денег в упомянутом сундуке в течение длинного порядка времени? Думаем, что этой суммы не сочтет и мудрейший из мудрых бухгалтеров в любой конторе банкира. Теперь понятно, что испустить последнее дыхание на такой груде благородного металла есть высшее наслаждение для скареда.

Если вы, читатель, склонны мечтательности, то обозревая эту капитальную громаду пустую внутри, суровую снаружи, невольно унесетесь воображением в минувшее, былое, рисуется длинный ряд событий и людей, которых размашистая и неутомимая деятельность сумела находить интересы во всем и везде. Быть может, вы скажете с поэтом:

Увы, этому вековому зданию угрожает неизбежная участь, будущность еще печальнее настоящего: его сломают, или, (что несравненно хуже) обезобразят пристройкой и нелепейшими вычурными завитушками, а это, разумеется, окончательно убьет все произведении великого мастера, произведении, на которые многие, если не большая часть граждан, смотрят симпатически или даже с бессмысленным вниманием. Не удивляйтесь, что мы изъявляем живейшие опасения наши относительно сломки или пристройки, не соответствующее характеру этого художественного здания, такие случаи в провинциях очень обыкновенны. Не говоря о других городах, скажем о Туле, в которой на нашей памяти уничтожен был не один каменный дом, построенный в прошлом веке по планам и рисункам известных наших академиков-зодчих. А между тем сломанные дома до сих пор были бы украшением города! И как вы думали, почему их уничтожили? Потому что они имели «старинный фасон» (фасад) по точному выражению туземцев реки Серебровки и Хомутовки, впадающих, первая в Воронку, а последняя в Упу. Вот по какой необходимости ломали здесь изящное в зодчестве!. Но разве изящное стареет? Помилуйте, никогда. После этого, скажите на милость, не основательны наши опасения? – В области искусства, о котором разумеем, старина так немного оставила нам истинно прекрасного, заслуживающего тщательного хранения, что горячее сожаление наше об уничтожении его пошлым невежеством, мало по малу должно быть понятно любителям памятников, ибо любовь ко всему прекрасному и призрение к всему унижающему искусство составляет принцип таких людей. Благодаря распространившейся заботливости молодого поколения о новизне, дух беспощадного разрушения старины, архитектурной реформы проник во все слои общества, которые забывает что у нас… например, у нас в Туле, дома частных лиц, выстроенные годов 20 тому назад и довольно в значительном числе, не выдержат самого снисходительного суда критики. Да кто же их строил? спросите вы. Разумеется местные архитекторы, но они, к сожалению, находились под влиянием варварских условий домохозяев, из которых многие желали, чтобы на первом этаже были лавки, или кладовые с железными решетками, а на втором этаже жилые комнаты, с каким-нибудь окнами, да печи с лежанками, да чулан рядом с жилыми комнатами и только! О внешнем виде (фасаде), удобстве расположения комнат, они и знать не хотели. «Какие там, батюшка, детали! нам стройте дома, которые бы доход давали», сказал один уездный миллионер архитектору, взглянув на него с надменностью Али-паши Янинского. «Мильйон! скромно возразил художник: пожалуй, если хочешь построить дом такой, какой тебе угодно, можно, но ведь это будет груда кирпичей, смазанных раствором из песка, глины, воды и гашеной извести. Надобно этой массе дать какую-нибудь физиономию, чтобы можно было отличить ее от двухэтажного амбара в котором помещают хлеб в Одессе». Мильйон всегда имевший привычку смотреть вниз с кем разговаривал, опять взглянул на архитектора, но это уже был взгляд султана Махмуда, брошенный на янычар, когда он подписал им смертный приговор. «Ну, так, в рассуждении сказать, не прогневайся, сударь ты мой ученный, мы и другого мастера найдем посговорчивее тебя, краснобая, и дело будет в шляпе», отвечал он, слегка приподнимая засаленный картуз и пошел в лавку, где ссыпали ржаную муку… Воля ваша, а с такими народными силами и родными началами искусство не могло и не может сделать ни шагу вперед.