Александр Лепехин - О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения

Во время проезда Императрицы Екатерины II, возвращавшейся из путешествия в южные провинции, Николай Максимович Лугинин просил его величество осчастливить его своим посещением. Самодержавная была не совсем здорова, но всегда внимательна к просьбам верноподданных, она не хотела отказом огорчить одного из именитых граждан Тулы, который роскошью и расточительностью своею (когда впрочем этого требовали обстоятельства), хотел превзойти Тульских богачей своего времени, Демидова, Баташева, Ливенцовых. Императрица отказалась от бала, но приказала на него ехать всем чинам, штатс-дамам и фрейлинам блистательного своего двора, сопровождавшего ее в путешествии. Случилось также, что граф Сигюр, состоявший тогда при нашем дворе в звании французского посланника, был в тот самый день именинник, но как католики не празднуют именин, а празднуют день своего рождения, то граф Сегюр и приехал на бал Лугинина, между тем как в зале и примыкающих к ней комнатах продолжались танцы, которых и названия теперь неизвестны некнижным людям, в другом отделении дома великолепно сервированы были столы и ужин, гастрономически изготовленный, ожидал аппетита гостей, утомленных поздним временем ночи. Наконец пробил час назначенный для насыщения аристократических желудков и радушный хозяин пригласил всех ужинать, но по непонятной рассеянности забыл о графе Сегюре, который разговаривал в одной из отдаленных комнат с каким-то князем австрийского посольства. Когда гости заняли места за столами, то в почетном столе не оказалось одного из них, графа Сегюра. Разумеется, до крайности встревоженный хозяин поспешил отыскать его, извинился и усадил на первое место, потому что Императрица послала его вместо себя. Обер-Гофмаршал А.Л.Нарышкин, с которым рядом сел французский посланник, по неудержимой своей привычке говорить остроты, говорил обращаясь к графу Сегюру: «случаю угодно было, чтобы вы, граф, занимая между нами место первого придворного и представителя ее величества сделались вдруг посторонним. Вот и сбылась старинная русская поговорка: «имениннику и пирога нет». Этот анекдот напоминает другой подобный же, о котором рассказывает принц Де-Линь в своем сочинении под названием «Французские эмигранты в Майнце», но тот кто сообщал нам описанный случай на бале Лугинина, не мог читать его творение, потому что он был враг светской литературы, а читал только книги духовного содержания.

Года через два после того в один из проездов через Тулу великолепного князя Тавриды, этого колосса между царедворцев всех веков и народов, как говорит Лефорт в своей «Истории царствования Екатерины II», неизвестно почему, Потемкин не остановился ночевать во дворце, существовавшем там где нынче сооружена паровая машина на Оружейном заводе. Фельдмаршал приказал везти себя в дом Лугинина, которого знал и с которым любил повести речи на французском языке и о том и сем, а больше ни о чем, разумеется, когда находился в веселом расположении духа. У Лугинина и пиво варить и вино курить, все было в изобилии и потому, обрадованный посещением Потемкина, он затеял было дать пир, (это было зимою), и как можно лучше «распотешить» Светлейшего. И гости были приглашены и яства и напитки приготовлены, но Фельдмаршал в этот вечер оказался недоступным для веселости, он был мрачен и задумчив, то хандрил, то капризничал, и вообще находился «в опасном положении», по выражению того, кто нам это рассказывал, лежал в гостиной на диване обитом гамбургским бархатом с разводами и в халате сшитом из драгоценнейшей кашемирской шали и обутый в туфли с алмазными украшениями, великолепный князь Тавриды окружен был своим штабом, избранными любимцами, число которых дозволено было умножить и хозяйскую личностью. Фельдмаршал «мертвого корпуса», как называл его князь Ю.В.Долгорукий в любопытных «Записках» своих, он вставал и садился на диван, иногда облокачиваясь на атласные подушки, набитые лебяжьим пухом, то ходил крупными шагами по комнате устланной персидскими и турецкими коврами баснословной цены и остановившись против кого-нибудь из присутствовавших, серьезно смотрел ему в глаза, не говоря ни слова, а так как он курил на это раз табак из длинного чубука, мундштук которого был осыпан крупными изумрудами и яхонтами, то легкая струя благовонного, но острого дыма касалась глаз одного из фаворитов, безмолвно стоявшего, вынуждало его делать довольно забавные гримасы, прищуривая между тем глаза. Эта забавная сцена имела много комического, потому что весь штаб его едва удерживался от смеха. И так все хранили глубокое молчание, ожидая грома придворного Юпитера расхаживающего со спущенными шелковыми чулками, и в самом небрежном костюме на распашку. Тогда могущество его уже начало мало-помалу спускаться к центру своего падения. Время от времени жаловался он на больной зуб свой придерживая правую щеку четырьмя пальцами, обнизанными перстнями, которые бриллианты стоили гораздо дороже всех домов Лугинина вместе взятых. Жалуясь, говорим, на больной зуб свой Потемкин хотел вырвать его в Петербурге, куда ехал и где жил какой-то Christophes (Христофор), только не Колумб, а дантист, славившийся своим искусством. В одно из этих хождений по гостиной, Потемкин, не обращая ни малейшего внимания на огромные зеркала, парижскую бронзу, японский и китайский фарфор, которыми загромождена была комната, остановился у одного из окон на которых расставлены были цветы в горшках: желтый фиол и махровый левкой. (Предупредительный хозяин хорошо знал своего гостя). Но Потемкин и не взглянул на цветы, поставленные с намерением угодить пятому его чувству обонянию. Погруженный в грустные раздумья он отдал трубку первому кому пришлось и начал перебирать пальцами шелковую бахрому занавески (как ее тогда называли драпри), из лионской дорогой материи. Кистью висевшею на шнуре ладонью руки своей и обращаясь к Лугинину, он сказал: